«Псалом», — слово греческое и означает, собственно, «бряцание по струнам». Другое греческое слово — «псалтирь»; оно появляется впервые у Филона Александрийского (I в. до н.э. — I в. н.э.) и представляет собой название музыкального инструмента, более или менее похожего на арфу (отсюда традиционная христианская ассоциация образа арфы и с царем Давидом, и с райским блаженством). Оба слова — следы эллинизма, внесенного в Библию александрийскими переводчиками. В подлиннике гимны издревле обозначались как «Хваления», а сборник — как «Книга Хвалений». Всего гимнов ровно 150 — число, выбранное не без участия особой числовой эстетики, и сохранено оно не без усилий. Некоторые целостные песни были разъяты, а самостоятельные — соединены, чтобы в итоге получилось «красивое» круглое число. С этим связан разнобой в нумерации псалмов между древнееврейским, так называемым масоретским, текстом Библии (которому следует протестантская традиция) и греческим переводом, так называемой Септуагинтой (которому следует православная и католическая традиция).
Библейская хроника сообщает, что царь Давид, живший в XI—X вв.до н.э. (то есть во времена, когда у греков еще не сложился гомеровский эпос), учредил в Иерусалиме сообщества музицирующих певцов, которым было поручено благолепие богослужебного обихода; во главе этих сообществ стояли три верховных мастера (1 Пар. 25). Едва ли случайно, что по меньшей мере об одном из трех верховных мастеров певческих коллегий времен Давида, а именно об Этане (или Йедутуне), мы точно знаем, что он был «эзрахи» — туземец, иначе говоря, хананеянин, представитель доизраильского населения Палестины. Хананейско-финикийский край с давних пор был местом высокоразвитой музыкальной культуры; о его поэтических традициях дают понятие открытые в нашем веке литературные памятники Угарита (II тыс. до н.э.). В псалмах мы не раз встречаем образы, известные в угаритской поэзии; с некоторой долей метафоричности позволительно сказать, что чувствуем в этих местах руку нашего знакомца Этана или еще какого-то «эзрахи», призванного на служение единому Богу Ветхого Завета. Таким образом, корни поэзии псалмов уходят во времена царя Давида (который, если верить очень древнему преданию — 2 Цар. 23:1, — сам был одаренным поэтом), но и дальше в глубины угаритской древности. Но тот сборник, в рамках которого библейские «Хваления» предстают перед нами, сложился гораздо позднее и включает материал различных эпох, датировать который нелегко. Их первозданность как эстетическое качество определяется в конечном счете не столько хронологией, сколько поэтикой, чуждой веяниям греческого рационализма и греческой риторики.
Переводить псалмы заново — трудная задача, решение которой не может не быть экспериментальным. Облик славянского перевода, с которым русские люди жили веками, определен греческой Септуагинтой; русский перевод (так называемый Синодальный) в отличие от славянского учитывает древнееврейский подлинник, но сохраняет строй той же Септуагинты. Здесь необходимо отметить прежде всего два момента.
Во-первых, древнееврейская поэзия, как правило, выражает мысль в меньшем количестве слогов, чем традиционные переводы, начиная с греческого. Все звучит более сжато, лапидарно, резко, вызывая мысль не столько о медлительно влачащихся ризах, сколько о пляске Давида перед Ковчегом Завета «изо всей силы» (2 Цар. 6:14).
Во-вторых, греческий перевод, используя опыт античной философской лексики, вносит уровень абстрагирования, чуждый Ветхому Завету. «Всемогущий» — славянская калька греческого слова (либо «Пантодинамос», либо «Пантократор»), дающая в свернутом виде отвлеченный тезис догматического богословия: «Бог может все». Но еврейское «Шаддай», по действию народной этимологии вызывая мысль о сокрушительно мощи Бога, совершенно не имело привкуса теологической абстракции; оно апеллирует не к рассуждению, а к опыту. (Я передавал его выразительным славянским словом «Крепкий».)
Моя переводческая работа над псалмами идет по различным направлениям. Перевод Шестопсалмия, сделанный, в принципе, с древнееврейского текста, характеризуется, однако, постоянной оглядкой на Септуагинту и в особенности на ритм употребляемого в православном богослужении церковнославянского текста (прежде всего в каденциях, в завершениях «колонов», т.е. ритмико-синтаксических единиц). «Шестопсалмие» как целое есть понятие, принадлежащее православному обиходу; может быть, стоит упомянуть, что сама эта работа была предпринята — во времена, нынче уже далекие — по инициативе одного из достойнейших иерархов Русской Православной Церкви. В мои намерения входит — продолжить эту «греко-славянскую» линию. Прочие печатающиеся здесь переводы принадлежат к иной линии; они сделаны в стремлении передать хотя бы нечто от фонической сжатости, плотности, разительной краткости древнееврейского текста; за основу я брал тонический ритм оригинала, в определенной мере утрируя этот ритм, чтобы сделать его внятным для читателя и компенсировать отсутствие распева, звучания — ибо псалмы созданы, конечно, не для чтения глазами. (К сожалению, Синодальный перевод поэтических книг Ветхого Завета — в гораздо большей степени, нежели перевод славянский — предназначен именно для чтения глазами. Но слово Библии — слово живое и звучащее; не только при богослужебном употреблении, но и при домашнем чтении оно должно звучать внутри нас, окликать нас.)
Особняком стоит опыт с псалмом 113:1-8 по православному счету (114 по масоретскому счету); я прошу читателя рассматривать этот опыт не столько как перевод, сколько как переложение, аналогичное по жанру старым стихотворным переложениям. На правах перелагателя я позволил себе в нескольких местах жертвовать ради ритмической энергии вербальной точностью, хотя, надеюсь, не смыслом («сыны Иакова» — вместо «дом Иакова», «из чуждой земли» — вместо «из чуждого народа» и т.п.).
|
|
|
|
|
|
|