> НЕ СТРОИТЬ МОСТ, А УВИДЕТЬ, ЧТО НЕТ РЕКИ

> Единство в Церкви есть. Достигать его не надо. Неверны два легких хода мысли. Один заявляет, что Церковь едина как дерево — разъединены лишь ветви. Это "дешевый экуменизм", пытающийся сделать вид, что проблемы вообще нет ("перегодки между христианами не достают до неба"), утверждающий, что различия между христианами носят нерелигиозный, культурный характер. Другой заявляет, что едина именно та деноминация, к которой принадлежит выступающий. Церковь едина  —  и это именно Римо-Католическая, или Православная, или англиканская Церковь, а все прочие — еретики. Это людоедский экуменизм, и он еще хуже дешевого, дешевый и родился в противостоянии людоедству и противостоянием оправдан. Единство есть, но оно — предмет веры. Мы должны свидетельствовать о единстве Церкви как свидетельствуем о Христе.

> Проблема не в том, как построить мост, а в том, как понять, что нет берегов. Христиане поддаются неверующим и употребляют христианские слова в нехристианском смысле. Мы говорим о том, что надо примирить православие и католичество. Но православие противоположно католичеству лишь с точки зрения тех, кто вкладывает в эти слова прежде всего культурное содержание. Надо свидетельствовать о том, что православие и католичество — одно. Их нечего объединять. И протестанты отделены от нас не рекой, а своим нежеланием (у кого оно есть) не быть отделенными.

> Не гоняться за новообращенными, но и не прогонять их. Христианство изначально пришло в мир, не знавший личности. Оно два тысячелетия мыслило сверхличными общностями: обращался "дом", "народ", "земля". Когда один человек совершал переход из конфессии в конфессию, это осуждалось как предательство коллектива (хотя предлогом выставлялось предательство Христа). Именно эта коллективистская психология осуждала прозелитизм (справедливо) и всякое личное обращение как способ решения проблемы единства веры (несправедливо). Требуют ждать, пока договорятся лидеры коллективов, "церковное начальство". Но они никогда не договорятся, если только лидерам будет дозволено действовать. У начальства надо отобрать право силой давить на личность, но у личноси должно быть право выбора, переход должен быть признан нравственным и христианским поступком. Пока этого нет, пока на перешедшего глядят как на "вероотступника", "ренегата" все разговоры о взаимном уважении лживы.

> В свете нуждаются обе стороны. Обращаясь к православным нужно свидетельствовать, что они неправы, когда требуют от католиков покаяния, отречения от догматов, когда выставляют себя мерилом истины.

> Обращаясь к католикам нужно свидетельствовать, что они недооценивают Православие, напрасно сводят его только к обряду, слишком часто видят единство как чисто административный акт. Православным нужно свидетельствовать, что католики не еретики именно с позиций православия.

> Католиков нужно призывать признать православную духовность полноценной. Пока даже святые восточных Церквей, жившие после XI века, не признаны святыми Католической Церковью. Конечно, православные воспринимают это как глубочайшее оскорбление в свой адрес, как боязнь, что православные в отрыве от Рима духовно ослепли. На протяжении веков католики искажали православие даже тогда, когда заключали унию с отдельными православными группами, латинизировали его, навязывали свою духовность и руководство в том, что не подлежит администрированию Папы, превращая православных в униатов.

> Важно, чтобы человек, свидетельствуя о единстве Церкви,  прежде всего оставался членом Церкви, то есть исполнял то служение, на которое вдохновляет нас Дух Божий: служение любви в семье, в работе, в общении с верующими и неверующими.

> * * *

> Православные и католики не могут ссориться, потому что "православные", "католики" — понятия такие мелкие, что их почти не существует. Рядом со словом "христианин" блекнут любые имена. Человек склонен рассматривать "христианин" как слишком общее понятие, как фамилию, которая требует имени — и именно имя делает человека уникальным. Не случайно "христианин" в античную эпоху сравнивалось с "римлянин", "иудей". Конечно, без национальности неудобно, но даже самый ярый националист, готовый идти в пикет, лишь бы у него в паспорте было написано, какого он роду-племени, даже самый боевитый нацист, готовый перервать глотку ближнему, который посмеет намекнуть, что среди прапрабабушек могло быть лицо чуждой национальности, — даже такие своеобразные люди всё же не согласятся потерять имя и откликаться лишь на название своей национальности. Но ведь на самом деле, словосочетание "русский православный христианин" аналогично словосочетанию "Петров Васильев сын Прохор". "Русский" — это самое общее, русских много и неправославных. "Православный" чуть сужает объём, и лишь "христианин" — абсолютно уникальное имя, даже если его носят разные люди. Потому что таков уж Единый Бог: один-то один, да только в соединении с каждым человеком Он отличается от Самого Себя, соединённого с другим человеком. Поэтому Бог и хочет всех спасти.

> Справедливо, однако, и то, что православные и католики не могут ссориться, потому что "православные", "католики" — понятия слишком крупные. Внутри православия есть великое множество типов: либеральные и консервативные, умные и глупые, да и национальность делает православных очень отличающимися друг от друга, а чтобы всё окончательно запутать, все эти категории пересекаются друг с другом самыми оригинальными и неповторимыми способами. Может быть умный православный француз, который прежде всего либерал и ни за что не найдёт общего языка с умным православным французом-консерватором. А разделения католиков, о которых сами католики любят умалчивать? Они тем прочнее, чем глубже загнаны в небытие. А такой милый симптом как власть? Власть способна стереть все различия: католик у власти как две капли воды похож на православного бюрократа. Аргентинский лефеврист больше похож на русского старообрядца, чем на аргентинского либерального католика. Если, конечно, зреть в корень, но у консерваторов именно корень занимает основное пространство, а ведь до Страшного суда никак не угадать — вершков от нас потребует Господь или корешков.

> * * *

> Православие нужно затем же, зачем нужно католичество, зачем нужно было падение Вавилонской башни: чтобы было кому от чистого сердца спросить: "А почему так?"

> Почему в Америке нельзя священнику восточного обряда быть женатым, а в Белоруссии — можно? Почему к девяти католикам латинского обряда в России посылают священника, а к девяти католикам русского обряда  —  нет? Почему православного священника считают всё-таки находящимся не в полном единстве с Вселенской Церковью, а если православный священник захочет в это полное единство войти, ему будет ответом молчание? Почему двойной стандарт? Почему лицемерие? Почему ворон ворону глаз не выклюет, а воробушка долбанет нравоучением?

> Разделение Церкви, как и разделение человечества, не предотвращает впадения отдельных людей и объединений людей в гордыню, но делает эту гордыню явной не только для врагов, но и для друзей, а при наличии доброй воли — служит зеркалом, в которой обе стороны могут увидеть свою гордыню и посмеяться, и измениться. Смех — смех над собой — такой же прямой путь к себе, как смех над другим — путь к дыре.

> Христианство очень еще молодо и миниатюрно, потому что смеяться над собой христиане умеют лишь потребительски. Смеемся, чтобы улучшить то состояние, в котором находимся, "изжить недостатки", а не для того, чтобы измениться. Католики смеются над собой, чтобы стать лучшими католиками, смеются над православными — с той же целью (смеются внутренне, что, конечно, лучше). Ко всем прочим конфессиям это тоже относится — кроме тех, которые вообще не смеются над собой. Но эти уже — за пределами здравого смысла.