> 4. Причины рецидивов языческого сознания

> Ясно, что для объяснения этого феномена редукционистского сознания и сопутствующего ему комплекса недостаточно общих фраз о поврежденности первородным грехом человеческой природы, тем более что здесь видны некоторые закономерности.

> Богослужение

> Одна из этих причин, связанная с богослужением, уже упоминалась. Вопрос о богослужебной реформе возник еще в 1905 г. после опроса епархиальных архиереев Св. Синодом в качестве подготовительного этапа к Предсоборному присутствию <...>. "Отзывы" архиереев, неожиданно обнаружившие всё неблагополучие в церковной жизни, показали, что большинство из них было за реформы, в том числе и богослужебные, суть которых заключалась в том, чтобы сделать богослужение, его тексты более понятными верующим, чтобы внятно зазвучало Слово Божие в храмах[24].

> "Богослужение совершается духовенством, а народ, если он и молится в это время, то его молитва является частною, а не общественною, потому что она обыкновенно имеет очень мало связи и внутренней и внешней с тем, что делается в это время в церкви", — говорится в отзыве епископа Полоцкого Серафима (). Епископ Самарский Константин отметил: "Нет у народа истинной молитвы, народ терпеливо простаивает целые часы за богослужением, но это не есть молитва, потому что чувство не может часами поддерживаться без понимания слов" ().

> Сегодня ситуация такова, что почти никто из присутствующих за богослужением не может потом вспомнить содержания того, что читалось или пелось в храме. Причем это не рассматривается как существенное упущение. Это происходит не только из-за неудобопонятности церковнославянского языка, но и вообще из-за отсутствия ориентации на звучащее в храме слово. Считается, что в храме достаточно быть, вживаться в атмосферу происходящего в нём. Считается более важным получить нечто (благодать) через какое-либо ритуальное действие, что вовсе не обязательно должно как-то сказываться на уровне ежедневной этики.

> В годы коммунистической диктатуры было не до реформ, проблема была в том, чтобы выжить. Сегодня те же самые вопросы возникают вновь. Поэтому деятельность известных московских священников по обновлению церковной жизни имеет глубоко закономерный характер[25].

> Характер духовности

> Второй проблемой, затрудняющей адекватное восприятие духа христианского благовестил, является доминирование сложившегося (не без влияния Востока) отрешенно-созерцательно-монофизитского комплекса в духовной сфере. Часто, начитавшись "Добротолюбия", презирая "душевность", сразу начинают с "духовности", понимаемой как некое весьма специфическое качество вертикального восхождения, в образе, свойственном пустынножительству. Такое мироощущение находит вроде бы веское обоснование в своде святоотеческой аскетики  —  "Добротолюбии", где сама аскетика понимается как "художество из художеств", как работа прежде всего над самим собой, как внутреннее делание, методология совершенствования, духовного восхождения. Духовность при таком подходе воспринимается в субстанциональном смысле, а не в функциональном.

> Православие как таковое претендует на некоторую исключительность, что отражено и в самом термине "православие" (ортодоксия), означающем правильную, истинную веру. Говорят о "чистоте православия", его верности апостольскому преданию, о его святоотеческой неискаженности.

> Православие часто воспринимается наподобие некоей совершенной платоновской идеи, к которой лишь можно бесконечно приближаться путем совершенствования[26]. Сама мысль о реформировании этой как бы свыше предзаданной божественной парадигмы должна казаться кощунственной. Конечно, в ходе истории накапливались кое-какие изменения в литургической сфере (каноническое развитие остановилось на уровне семи Вселенских Соборов), но в православии никогда не было реформы как таковой. Это удивительный факт, но он же и создает большие трудности с обновлением церковной жизни, где уже давно главное и второстепенное не различаются, где "всё и вся" догматизировано вплоть до мельчайших деталей обряда. Но реформа (или обновление) необходима еще и потому, что единственный, монашеский по своему характеру тип церковной жизни отсекает от церкви людей верующих, но не созерцательного плана, которые в то же время охотно занялись бы благотворительностью, просветительством, всем тем, что в Католической церкви называется "апостолатом мирян" и что создает возможность для возникновения разнообразных организаций мирян. Пока же возможности для этих людей очень ограничены, и их церковный статус очень неопределенен.

> Платоническо-созерцательному и тесно с ним связанному эстетическому типу духовности (влияние античного наследия) способствуют и сами условия монастырской и отшельнической жизни с их установкой на максимизацию ритуала и соответствующую минимизацию человеческих отношений[27]. Здесь этический аспект неизбежно вытесняется созерцательным и эстетическим. Работа аскета над самим собой уподобляется работе художника над необработанным материалом, который отсекает всё лишнее[28].

> Но то, что хорошо в специфических монастырских условиях, приобретает совсем иной характер в "миру", где всё построено именно на человеческих отношениях, где первенствующая роль должна принадлежать этическому измерению духовности. Здесь возникает опасность того, что Г.П.Федотов называет "внеэтической духовностью", определяя ее как "самую страшную форму демонизма"[29].

> Парадоксальным образом такой тип духовности избегает Евангелия, где на первом плане этика: необходимость отношений с людьми, поступков, любви ко всем людям вплоть до готовности "положить свою душу" за них, чему дал пример Сам Основатель нового духовного движения, явно пренебрегавший эстетикой, да и вообще многим внешним[30].

> Это скрытое неприятие не только пророческого духа Ветхого Завета, но и самого Евангелия продолжается и поныне. Как-то не прививается у нас чтение Библии, хотя почти у всех она стоит дома на книжной полке. Вместо Библии — у нас икона, которая вовсе не является ее эквивалентом, выраженным другими (изобразительными) средствами.

> Г.П.Федотов в 1939 г. писал: "Потускнение Евангелия есть одно из самых поразительных явлений нашего религиозного возрождения, оно, несомненно, стоит в тесной связи с развенчанием морали"[31].

> Само Евангелие часто перетолковывается таким образом, что ничего не остается от его духа. Так, вся проблематика Евангелия сводится к возмущению фарисеев и архиереев по поводу обнаружившегося богосыновства Христа. Тщательно перечисляются исполнившиеся на Нём пророчества. Пророческое служение понимается исключительно в предсказательной функции, а не в обличительной. Но совершенно игнорируются принципиальная антифарисейская направленность Евангелия в целом, его четко выраженный примат внутреннего над внешним, ориентация прежде всего на правду, его адогматический универсализм, хотя Сам Христос ясно определил причину ненависти к Нему мира как вызванную прежде всего Его обличением неправды и зла этого мира (Ин.7:7). Но мы больше верим фарисеям, обвинявшим Христа в том, что Он выдавал Себя за Сына Божия (Он лишь не отрицал этого). Богословие при этом становится чисто небесным, спиритуальным, а значит, и беспроблемным, чисто описательным, что находится в разительном противоречии с богочеловечностью христианства, превращает его в "религию", магический театр, а нас — в зрителей. Мы как будто не видим, что давно уже сами заняли место фарисеев, причем фарисеев в методологическом, принципиальном смысле, а не в довольно относительно безобидном моралистическом, в каком понимается, например, многими читаемая в храмах в первую приготовительную неделю Великого Поста притча о мытаре и фарисее: кто не прочь лишний раз вздохнуть о своих грехах и вообще о греховности.

> В православной среде до сих пор считается признаком правоверности цитировать не Евангелие, а святых отцов, причем именно "наших", т.е. восточных. Это делается под "благочестивым" предлогом, что отцы лучше нас всё поняли. По сути дела, в который уже раз происходит то, в чём Спаситель обличает фарисеев: "Зачем вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего?" (Мф.15:3).

> Негласно считается (а иногда и очень даже гласно), что мы в Православии от всего этого как бы застрахованы, т.е. совершается очень распространенная ошибка отождествления себя с самим Православием <...>. Мы как бы сели в нужный поезд, нам как будто что-то гарантировано. За всем этим стоит неосознанная ветхозаветная концепция истинной веры ("чистота Православия"), конфессиональная принадлежность к которой уже дает большие преимущества. "Слава Богу, что я православный, а не какой-нибудь протестант" — вот внутренняя, совсем не Иисусова, молитва современного фарисея от Православия.

> Но крайности, как известно, сходятся: отвлеченный спиритуализм оборачивается ритуалистическим материализмом, обрядоверием, а в простонародье — верой в леших, заговоры и вообще в старую магию. От религии начинают ожидать не раскрытия смысла жизни, а элементарной помощи в жизненных тяготах. Благодаря обрядоверию и давнему двоеверию также происходит национализация религии, такое сращивание ее со всем национальным, что она и сама становится чем-то национальным, родным, теплым. На каком-то этапе исторического развития, когда необходимо сплочение племени, это может играть положительную роль, но умаление вселенского измерения в религии впоследствии приводит к застою и провинциализации.

> Для того чтобы лучше понять причины болезней, полезно представить и особенности мировоззрения, исходные парадигмы сознания, на почве которых эти болезни развиваются. Это не означает, что сами парадигмы очень плохи, но их надо ясно представлять.