---

3. ТАИНСТВО ВХОДА

V

Выражение малый вход впервые встречается в рукописях XIV века; тогда окончательно закрепился чин евхаристии в  теперешнем виде. Долгое время этот вход был началом Литургии. Но когда он утратил это значение и первой частью службы стало последование антифонов, главное ударение в восприятии входа было перенесено на вынос Евангелия. Теперь вход есть, прежде всего, вход с Евангелием  —  торжественное вынесение его из алтаря и внесение обратно в алтарь царскими вратами. И именно это послужило отправной точкой в развитии "изобразительного символизма", который, в применении к малому входу, толкует его как "изображение" выхода Христа на проповедь.

Наш теперешний "малый вход", очевидно, восходит к двум различным священнодействиям, соединяет в себе две темы: вход как таковой и обряды, связанные с чтением Слова Божия.

Несмотря на усложнение, "малый вход" сохранил характер именно входа, начала, приближения. Об этом свидетельствуют, и особенности архиерейского чина литургии, и молитва входа, которая читалась когда-то при входе предстоятеля и народа в храм и которая сейчас еще  —  в чине освящения нового храма  —  читается у внешних врат его, а не перед царскими вратами иконостаса. В этой молитве нет упоминания какой бы то ни было "изобразительности", но есть указание на небесный характер входа: "сослужение" в нём небесных сил и воинств, т.е. ангелов.

Новым элементом, возникшим из развития византийского храма и усложнившим идею входа, было перенесение понятия святилища со всего храма на алтарь (часть храма, окружающую престол и отделенную от церкви иконостасом). Под влиянием "мистериального" богословия, в центре которого стоит противопоставление "посвященных" — "непосвященным", духовенства — мирянам, внутри храма возникло внутреннее святилище — алтарь, доступ куда открыт только "посвященным". В этот алтарь и стали совершаться все "входы", что, конечно, ослабило восприятие и опыт самого "собрания в Церковь", как входа и восхождения Церкви, народа Божьего, в небесное святилище (Евр.9,24).

VI

Это типично "византийское" усложнение, однако, не затронуло главного: того, что сущность входа состоит в приближении к престолу, который изначала был средоточием храма. Само слово "алтарь" изначально относилось к престолу и только постепенно стало применяться к пространству, окружающему его и отделенному от храма иконостасом. По согласному свидетельству предания, престол есть символ Христа и Царства Христова. Он есть стол, за которым собирает нас Христос, и он есть жертвенник, соединяющий Первосвященника и Жертву. Он есть престол Царя и Господа. Он есть Небо, то Царство, в котором "Бог есть всё во всём". Именно из этого опыта престола, как средоточия евхаристического таинства Царства, развилась вся "мистика" алтаря, как Неба, как эсхатологического полюса Литургии, как того таинственного присутствия, которое весь храм претворяет в "небо на земле". И поэтому вход, будучи приближением к престолу, есть всегда восхождение. В нём Церковь восходит туда, где подлинная "жизнь ее сокрыта со Христом в Боге" (Кол.3,3), восходит на Небо, где и совершается Евхаристия...

Это важно помнить потому, что под влиянием западного понимания Евхаристии мы обычно воспринимаем литургию в ключе не восхождения, а нисхождения. Западная евхаристическая мистика проникнута образом Христа, спускающегося на алтарь. Но изначальный евхаристический опыт, засвидетельствованный чином Евхаристии, говорит о нашем восхождении туда, куда вознесся Христос, о небесной природе евхаристического священнодействия.

Евхаристия есть всегда выход из "мира сего" и восхождение на небо, и символом реальности этого восхождения, самой его "возможности", является престол. Христос вознесся на небо, и престол Его  —  "пренебесный и мысленный" (возвышающийся над небесами, невещественный/духовный). В "мире сем" нет и не может быть престола, ибо Царство Божие — "не от мира сего". Потому так важно понять, что мы относимся благоговейно к престолу — целованием, поклонами и т.д. — не потому, что он "освящен" и стал "вещественной святыней", а потому что само освящение его состоит в отнесении его к реальности Царства, в претворении его в символ Царства. Наше благоговение и поклонение никогда не относятся к "материи", а всегда к тому, явлением и присутствием чего она является. Всякое освящение в Церкви не есть создание "священных предметов", своей священностью противоположных "профанным" (неосвященным), а отнесение их к изначальному, а вместе с тем и конечному смыслу, к Божьему замыслу о них. Ибо весь мир был создан как "престол Божий", как храм, как символ Царства. Он весь по замыслу священен, и сущность его — в словах Бога"хорошо весьма" (Быт.1)… И грех человека в том и состоит, что он затмил это "хорошо весьма" в самом себе, и тем оторвал мир от Бога, сделал его "самоцелью", а потому  —  и распадом, смертью…

Но Бог спас мир  —  тем, что снова явил в нём его цель  —  Царство Божие. Жизнь мира — быть путем к этому Царству; его смысл — быть в общении с Богом, и в Нём со всем творением... Поэтому, в отличие от языческих "освящений", состоящих в сакрализации отдельных частей и предметов мира, христианское освящение состоит в возвращении всему в мире его символической природы, его "таинственности", в отнесении всего к последней цели бытия... Всё наше богослужение поэтому есть восхождение к Престолу и возвращение обратно в "мир сей" для свидетельства о том, чего "не слышало ухо, не видел глаз и не приходило на сердце человеку, но что приготовил Бог любящим Его" (1Кор.2,9).

VII

Этот эсхатологический смысл входа, как приближение к престолу и восхождение в Царство, лучше всего выражен в молитве и пении Трисвятого, которым вход завершается. Вступив в алтарь и став перед престолом, предстоятель возносит "молитву Трисвятого" о том, чтобы Бог
  удостоивший нас, малых и недостойных …,
  в этот час стать пред славою святого Его жертвенника
  и подобающее Ему поклонение и славословие приносить…
  принял от нас Трисвятую песнь
  и посетил нас…
  и простил нам всякое согрешение…
  и освятил наши души и тела…

Эта молитва начинается с обращения Боже Святый, с исповедания святости Божией и с моления о нашем освящении, т.е. приобщении к этой святости. Но что означает, что выражает это имя Божие — Святой, составляющее, по словам пророка Исайи, вечное содержание ангельского славословия, в котором мы в "час сей" готовимся принять участие? Никакое дискурсивное мышление не способно нам объяснить его, но именно это ощущение святости Божией, это чувство святого есть основа, источник религии. И вот, достигнув этого момента, мы, может быть, сильнее всего сознаём, что богослужение, не объясняя нам, что есть святость Божия, являет нам ее, и что в этом явлении — извечная сущность культа, тех основных, древних, как само человечество, обрядов: благословения, воздевания рук, поклонения  —  смысл которых почти не выделим из породившего их жеста. Ибо культ и родился из потребности, из жажды человека приобщиться святому, которое он ощутил прежде, чем смог "мыслить" о нём.

"Как будто только богослужение, знает весь смысл этого непроницаемого для разума понятия, оно одно, во всяком случае, способно передать и научить ему... Этот религиозный трепет, это внутреннее головокружение перед Чистым, перед Недосягаемым, перед совершенно Иным, и вместе с тем это ощущение невидимого присутствия, притяжение такой бесконечной любви, и притом любви столь личной, что, испытав ее, мы уже больше не знаем, что еще мы называем любовью, — только богослужение может передать опыт всего этого, единый и непередаваемый... В богослужении он как будто льется отовсюду — из слов, из жестов, от светильников, от благоухания, наполняющего храм, как в видении Исайи, из того, что за всем этим, что не есть ничто из всего этого, но что всем этим целостно передается, подобно тому, как прекрасное выражение лица мгновенно раскрывает нам всю душу, хотя мы и не знаем как..." (Л.Буйе)

И вот мы вошли и стоим теперь перед Святым. Мы освящены Его присутствием, озарены Его светом. Это трепетное и сладостное чувство присутствия Божия, радость и мир, равных которым нет на земле,  —  всё это выражено в троекратном медленном пении Трисвятого — "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный...", небесной песни, поемой на земле и свидетельствующей о совершившемся примирении земли и Неба, о том, что Бог явил Себя людям и что нам дано стать "сопричастными Его святости" (Евр.12,10).

Под это пение предстоятель восходит еще выше, в самую глубину храма, во Святое Святых. И в этом ритме восхождения — из "мира сего" к вратам храма, от врат храма — к престолу, от престола — на горнее место, он свидетельствует о совершившемся соединении, о высоте, на которую вознес нас Сын Божий. И, взойдя на нее, предстоятель — оттуда, но повернувшись лицом к собранию, один из собранных, но и образ Господа, облеченный Его властью и силой, ниспосылает нам мир для слышания Слова Божия. За таинством входа следует таинство Слова.