> <.....> Если ты веришь в Бога, что может быть проще и естественнее, чем обратиться к Нему?

> Так оно и есть. Но ведь человек человеку рознь. Я из интеллигентов, которые стали христианами довольно поздно. Нам трудно начать с простоты и непосредственности: одним прыжком в детство не вернешься. Это может быть фальшиво, как викторианская готика. Мы не начинаем с простоты, а долго и трудно идем к ней.

> Мне часто приходится проходить этим долгим путем перед началом молитвы.

> Св. Франциск Сальский начинает каждое молитвенное размышление с указания: Mettez-vous en la presence de Dieu. {Встаньте в присутствие Божье (франц.)} Интересно, много ли придумали способов это сделать. Если я, например, попытаюсь выполнить это по рецепту Бетти, "просто", получится вот что. У меня в мыслях возникнут два призрачных образа: яркое пятно вместо Бога и то, что я называю "собой". Но что толку притворяться? Я ведь понимаю, что всё это игра воображения. Подлинное "я" выстроило эту конструкцию из разных психологических обрывков.

> Значит, сперва надо избавиться от "яркого пятна", говоря высокопарно  — разрушить идол. Возвратиться к тому, что хоть отчасти обладает реальностью: вот стены комнаты, вот я. Однако и то и другое  — лишь фасад непостижимой тайны.

> Стены, скажут мне, материя. А физики объяснят: это — нечто такое, что нельзя представить, а можно лишь описать математически, напомнят про энергии и искривление пространства. Это тайна. Если я проникну в нее достаточно глубоко, то, возможно, достигну абсолютной реальности.

> Наконец, что такое "я"? Фасад того, что я называю сознанием. Цвет стен я объяснить еще могу. Другое дело — то, что я зову своими мыслями. У меня не получается одновременно думать и анализировать то, как я думаю: как только начинаю анализировать, мысль исчезает. Но, допустим, мне удастся исследовать, как я думаю. Мысли окажутся лишь тонкой оболочкой, под которой скрыты огромные глубины. Это мы знаем от психологов. Здесь они правы. Ошибаются они в другом  — когда недооценивают глубину и многообразие содержания. Помимо темных туч есть и ослепительный свет. Если все чарующие видения и впрямь лишь проявление сексуальной тяги, где тот таинственный художник, который из столь однообразного и серого материала создает яркие и многообразные полотна? Есть и глубины времени, и моего прошлого, уходящие к предкам и эпохам, когда человека еще не было.

> И у этих глубин есть дно, и я достиг бы его, если бы проник достаточно глубоко.

> Лишь так, разбив идолы, я могу последовать указанию св. Франциска. Любая тайна, любая таинственная тропа, если я пройду по ней до конца, приведет меня туда, где нечто непредставимое выходит из рук Божьих. Индус, глядя на материальный мир, скажет: "Я есть это". Я говорю: "И это, и я растем из одного корня". Слово, от Отца исходящее, создало обоих и сделало одного субъектом, а другое объектом.

> А зачем, спросишь ты, всё это? Могу говорить только за себя: так я <укореняю> молитву в существующей реальности. Всегда, разве только не во сне, происходит эта конфронтация между субъектом и объектом. Я не хочу воображаемой встречи с Богом, не хочу воображать, что я ангел или что Богочеловек вошел в комнату. Мне нужна встреча реальная. Для меня Бог не "там, наверху" и не "там, за пределами". Бог действует здесь как основа моего бытия. Он действует и "там" как основа окружающей меня материи. Он охватывает и объединяет нас в каждодневном чуде конечного сознания.

> Оба фасада ("я", как я его воспринимаю, и комната) мешали мне, пока я принимал их за окончательную реальность. Как только я понял, что они лишь фасад, поверхность, они стали помогать. Понимаешь? Ложь обманывает, пока в нее веришь. Распознанная ложь  — это реальность, реальная ложь, и может быть весьма поучительной. Сон перестает быть обманом, когда мы просыпаемся, но не обращается в ничто. Мы его воспринимаем как реальный сон, и он тоже может быть поучителен. Театральные декорации  — не настоящие лес или гостиная, они настоящие декорации, может быть, даже хорошие. (Лучше вообще не спрашивать: "Настоящее ли это?" Всё настоящее. Вопрос в том, что именно настоящее: настоящая змея или белая горячка?) Предметы вокруг меня и мое представление обо "мне" обманут, если принять их за чистую монету, если я увижу в них конечный продукт божественной деятельности. Именно так встречаются творение материи и творение ума, и круг замыкается.

> Можно это выразить иначе. Я назвал окружающую материю театральной декорацией. Декорация  — это не сон и не ничто. Но если ты ткнешь в нее стамеской, ты получишь не куски кирпича или камня, а дыру в холсте, а за ней — темноту и ветер. Так и с материей. Начав изучать ее природу, ты не обнаружишь ничего из того, чем считает ее воображение, а только сплошную математику. Из этой физической реальности, которую и представить невозможно, мои органы чувств отбирают несколько стимулов. Они преобразуют их в ощущения, как бы символически изображают их ощущениями, которые совершенно не похожи на реальность материи. Моя способность к ассоциациям, во многом направляемая практическими потребностями и находящаяся под влиянием воспитания, сплетает узелки, которые я называю "вещами" и обозначаю существительными. Из всего этого я выстраиваю небольшие, но добротные декорации  — холмы, луга, дома и всё остальное. На фоне этих декораций я играю роль.

> Слово "роль" вполне сюда подходит. Ведь то, что я для практического удобства называю "собой", тоже театральный реквизит. Образ "я" складывается главным образом из воспоминаний, отражения в зеркальце для бритья и не слишком успешных попыток "интроспекции". <{самонаблюдения}> Обычно я называю эту конструкцию "собой", а театральную сцену  — "реальным миром".

> Момент молитвы для меня предполагает осознание, вновь пробужденное осознание того, что и этот "реальный мир", и "реальное я"  — далеко не предельная реальность. Пока я во плоти, я не могу уйти со сцены, отправиться за кулисы или усесться в партере. Но я могу помнить, что такие вещи существуют. Кроме того, я способен помнить, что под гримом выдуманного героя  — клоуна или супермена  — скрывается настоящая личность с реальной жизнью. Выдуманный герой не мог бы ходить по сцене, если бы за ним не скрывался реальный человек; если бы настоящее и неведомое "я" не существовало, я бы даже не мог ошибаться, думая о воображаемом "я". В молитве это подлинное "я" пытается, наконец, высказаться от самого себя, обращаясь не к другим актерам, а… как мне Его назвать? К Автору  — Он всех нас придумал? К Режиссеру  — Он всем руководит? К Зрителю  — Он смотрит спектакль и будет судить о нём?

> Я не пытаюсь убежать из пространства, времени и своего положения твари. Задача гораздо скромнее: снова пробудить осознание всего этого. Если получится, не нужно будет куда-то уходить. В каждое мгновение может явиться Бог — вот святая земля, и куст горит, не сгорая.

> Конечно, здесь возможен любой успех и любой провал. Молитва начинается со слов: "Пусть говорит подлинное "я", и пусть оно говорит именно с Тобой". Бесчисленны уровни, на которых мы молимся. Эмоциональной силе не всегда сопутствует духовная глубина. Если нам страшно, мы можем молиться искренне, но честная эмоция — иногда только страх. Один Бог способен черпать из нашей глубины. С другой стороны, Бог всегда действует как иконоборец, из милости сокрушая каждое наше представление о Нём. Лучший результат молитвы — мысль "я и не подозревал… мне и в голову не приходило". Наверное, именно в такой миг Фома Аквинский сказал о своем богословии: "Оно — как солома". <{В 1272 году св. Фому посетило мистическое озарение, после которого он сказал: "Больше я ничего не могу сделать, мне открылись такие вещи, что теперь всё написанное мною кажется мне соломой и я могу лишь ждать конца своей жизни". Он скончался 2 года спустя.*}>