Темы выпуска:
Нормы жизни: отношение к войне (3-4)

В конце этого выпуска – форма для выражения Вашей его оценки.

предыдущая часть

> МИРОТВОРЧЕСТВО И ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

> Христианские лидеры во время Второй мировой войны не отличились миротворчеством. "Слава Богу, они уже не освящали пушек, как это бывало в предыдущую мировую войну" (Волосюк Лешек. Бог пишет прямо по кривым линейкам // Новая Польша. – N7-8. – 2005 г. С. 84). Правда, их и не просили об освящении – попросили бы, не отказались бы. На этом фоне выделяется митр. Андрей Шептицкий. Он и до войны не боялся идти против течения. В 1930-м году он протестовал против польских операций по усмирению украинцев. в 1937-1939-м годах – против сноcа польскими католиками православных церквей на Волыни и Холмщине. Он запретил священникам входить в Организацию украинских националистов, призывал их сотрудничать с ОУН только, чтобы влиять на националистов в христианском духе. 1 июля 1941 года он выпустил заявление. приветствовавшее немецкую армию как освободителей от советской оккупации, но вскоре он признал свою ошибку – в письме Папе, в разных выступлениях: "Немецкая власть – плохая, почти дьявольская, и, пожалуй, в ещё большей степени, чем большевистская" (85). Он посылал капелланов в армию, но для того, чтобы сдерживали "неописуемую деморализацию, какой подвергаются простые и слабые люди", которые "учатся злодейству и преступлению народоубийства, теряют чувства справедливости и человечности" (90).

> Митрополит Андрей издал послание "Не убий!", в котором – что было редкостью и в более поздние времена – напомнил, что заповедь Божия относится не только к личной жизни:

"Удивительным образом обманывают себя и других те, кто считает, что политическое убийство – не грех. Как будто политика должна освобождать человека от обязанности соблюдения Закона Божия и позволять ему оправдывать подлые поступки, противоречащие человеческой природе. Это не так. Христианин обязан соблюдать Закон Божий не только в частной, но и в политической и общественной жизни. Человек, который проливает невинную кровь своего врага, политического противника, – такой же убийца, как тот, кто делает это с целью грабежа. Он точно так же заслуживает наказания Божия и церковного проклятия" (87).

> Шептицкий был очень конкретен: кто убивает во имя политики – а именно так оправдывали убийства евреев, коммунистов, поляков, русских – тот обманывает себя. Его не идея интересует – а убийство. Вся Вторая мировая война, наиболее политизированная из всех войн, где сражались не за землю, а за свободу  - как каждая сторона её понимала – была всего лишь дракой вампиров.

"Жажда крови может стать ничем не сдерживаемой страстью, при которой самое большее наслаждение – мучить и убивать людей. ... Подлый поступок становится ... необходимой, повседневной пищей, без которой он страдает и мучится, будто его терзает какая-то болезнь жажды и голода" (88).

> Митрополит <...> призвал крестьян, чьи односельчане участвуют в гитлеровских расправах, бойкотировать их:

"Когда никто из деревни не поздоровается со злодеем, никто не впустит его в дом, никто с ним не станет разговаривать, когда ... даже в церкви христиане будут от него отодвигаться, когда на дороге люди будут избегать встречи с ним, когда никто ему ничего не продаст и ничего у него не купит  - тогда, может быть, он обратится и начнет жизнь в раскаянии и труде над исправлением" (89).

> Гитлеровская и советская реальность были, однако, иными. Какое уж тут "не разговаривать"! Это "злодеи" не разговаривали с нормальными людьми, а допрашивали их, отбирали у них дома и церкви, поездами отправляли их на каторгу и гибель, ничего им не продавали, а что хотели взять – отбирали. Расстреливали, наконец. Шептицкого не тронули – умирающий параличный старик и его призывы показались менее опасными, чем риск преждевременно задеть временных союзников.

> КОНЕЦ XX ВЕКА: МИРОТВОРЦЫ С УМНЫМ ОРУЖИЕМ

> <.....>

> Двойной стандарт в отношении к разным войнам обнаруживает, насколько христианство лучше христиан. В каждом христианине сидит неверующий, и иногда весьма упитанный. Формально-то вопрос об отношении христианина к войне обычно исходит от нехристиан. Даже когда мы сами задаемся таким вопросом, мы словно репетируем, что ответить неверующим в Христа. Такая "репетиция" есть полезнейшее духовное упражнение. Ведь большинство людей отношение к войне или к другим пограничным ситуациям жизни определяет четко, проблема в том, что не всегда удобно это отношение осознавать или высказывать. Наши религиозные убеждения могут быть наносными, да наша вера всегда лучше наших животных инстинктов, предрассудков, нашей злобы и слепоты.

> Если бы мы выдумывали Бога, Он был бы всего лишь справедливым, но жестоким созданием, вроде тибетских идолов, обвешанных бусами из черепов. Наше же упование на Бога любви, и, чтобы дать окружающим отчет в нашем уповании, нужно прежде всего дать самому себе отчет в том, что наше упование превосходит наш разум, превышает наши силы, противоречит нашим страстям. И тем не менее, это именно наше упование, не чужое, не навязанное сверху – это и есть чудо Божией благодати. Давая отчет в нашем уповании, мы бессильны изменить окружающих (меняет их та же благодать), но зато мы меняем себя. Слова о Боге, которые мы произносим, высвечивают в нас то, что противоречит Откровению Божию – ненависть, страх, агрессивность, притворяющиеся принципиальностью, героизмом, состраданием.

> Мы должны победить двойной стандарт в отношении к разным войнам, чтобы победить лживого и лукавого нехристя внутри себя. Мы должны осуждать войну всегда, когда она заслуживает осуждения – а она заслуживает осуждения всегда. Учение о справедливой войне, которое веками разрабатывали именно христианские богословы, в конце концов ведь пришло к тому, что справедливых войн не бывает. Достаточно из дюжины признаков справедливой войны достаточно назвать один: в справедливой войне нельзя убивать невиновных. Нет такого оружия, которое действует столь избирательно, потому что нет человека, который способен безошибочно отделить виноватых от невинных. Чтобы убежать от этого факта, люди вновь и вновь подменяют понятие справедливой войны понятием войны оборонительной, что, конечно, возвращает нас к временам людоедов, потому что в любой войне каждая сторона уверена, что она обороняется. "Оборона" – понятие не логические, а эмоциональное.

> Лучше всего это видно на примере тех войн, которые ведутся не генералами, а обычными людьми ежедневно, дома и на работе. Именно эта война каждого против каждого уносит больше всего жертв, причиняет больше всего горя, и в этой войне каждый считает себя обороняющимся, а другого – жену, товарища по работе, начальника, сына – считает агрессором. Из этих "малых" войн складываются большие. Но если большие войны уже бесполезно прикрывать религией, то в малых, "кухонных" войнах еще очень часто христианин лжет себе, полагая, что его, бедненького, преследуют домашние, атеисты они разэдакие, за его христианство. Это ведь удобно, можно сослаться на евангельское "Враги человеку домашние его" (Мф.10,36). Возможно, именно такие домашние войны в современном мире есть главный источник разделения христианства, потому что, если "домашние" – христиане, с ними вроде бы неудобно воевать. Но если близкие – православные, то достаточно стать католиком, и опять кухонная война превращается в религиозную.

> * * *

> Можно и нужно одинаково относиться к разным войнам, но нельзя, однако, одинаково относиться к разным людям. В том-то и кошмар войн, что они все – одинаковы, что война сглаживает различия между людьми, уничтожает то, что и делает каждого человека единственным в своем роде, ставит родовое, животное, выше личного. Поэтому говорить о своем отношении к войне мы должны по-разному в зависимости от того, кому говорим. Иначе мы будем не миротворцами, а начетчиками. Задача христианина не прокукарекать о том, что воевать плохо (да это, по совести, каждый знает, хоть и не каждый принимает). Надо соединять разделенных линией фронта. Но это означает, что мы должны говорить разные вещи тем, кто находится по разные стороны фронта. Кому-то нужно напоминать о страданиях сербов, кому-то – о страданиях косоваров.

> У христианина здесь критерий, сулящий нескучную жизнь: заступаться не просто за тех, кого обижают, а за тех, кто дальше всего от тебя по убеждениям, за тех, кого давит большинство из окружающих лично тебя. Лучше защитить кошку в своей квартире, чем слона в Африке. Если христианин в России, он должен заступаться за чеченцев и косоваров, если христианин в Америке – наверное, за сербов. Англичане со свойственной им сдержанностью называют это "честной игрой", "fair play", но вообще-то это и есть христианство, следование за Христом. Нас должен больше волновать сучок в глазу ближнего, а не бревно в глазу дальнего. А уж ближний позаботится распять нас на кресте из тех бревен, которые мы носим в своих ясных очах. Когда христианин решит для себя вопрос о своем отношении к войне, начнется решение другого вопроса: как война относится к столь решительному христианину. Но это уже совсем другая история.

> <...>

> *

> Не христианство принесло в мир идею права и справедливости. Не христианство принесло в мир идею справедливой войны. Но вера в Сына Божия, унизившегося до рождения в Вифлееме, освободила человека от магии чести, от колдовства коллективной гордыни. Благодаря этому перестали быть справедливыми войны, которые ведутся ради мести, ради защиты оскорбленного национального достоинства, ради создания империй. Христос освободил человека от обаяния силы, от трепета перед государством: если власть может ошибиться настолько, что распяла Иисуса, то власть может ошибаться и в оценке той или иной войны. Так стала справедливой та война, которую оправдывают граждане, а не государство. Вера в Воскресение есть вера в то, что спасение осуществляется не силой, а Духом, и верующий в Воскресение видит мир иначе, чем тот, кто верует лишь в материальное могущество. После <явления> Бога, который совершил невероятное, став человеком, заняв место противоположное Себе, посочувствовав нам, уже невозможно с прежней наивностью считать справедливой всякую свою войну и несправедливой  – всякую чужую. При свете воскресения абсолютное большинство войн оказываются несправедливыми, а оставшиеся тоже становятся сомнительными, тускнеет величие войны, и этого не нужно бояться, как не нужно бояться смерти, а нужно бояться только греха, разлучающего с Богом.

> Всякая проблема для христианина, прежде всего, потому что сражающие стороны нарушают не только заповедь "не убий". И всякой войне предшествует нарушение других заповедей <...>. Война начинается прежде всего из-за лжи, когда одна сторона научилась не называть геноцид геноцидом, а другая научилась не называть войну войной (а "операцией"). Война слов, и слов лживых, предшествует войне людей. Сердце христианина уже поэтому не может быть ни на чьей стороне. Увы, это не так трудно.

> Настоящая проблема в том, чтобы не быть против ни одной из сторон. Например, один мой знакомый православный священник (не русский), живущий в Нью-Йорке, из стыда за очередную военную эскападу США перестал поминать на службе власти и воинство. Вспомнилось, как оправдывал эту молитву митр. Сергий Страгородский, когда власть сменилась и молиться пришлось за большевиков: не здоровые, но больные нуждаются в молитвах. О воинстве молятся не потому, что его враги сильные, а потому что армия как таковая  – явление болезненное и самоубийственное.

> Беда в том, что с возмущения войной начинается обычно не пацифизм, а милитаризм, и именно такого возмущения очень много и в России. Но с духовной (и психиатрической) точки зрения возмущение войной чаще всего есть крик "держи вора". Люди пытаются сделать вид, что они живут в мире, который кто-то нарушил. Между тем, мира в мире практически нет, а есть ежедневная война, война человека с самим собой, с домашними, с ближними и дальними. Эту войну боятся увидеть, бояться признать себя воюющей с миром стороной. Между тем, именно эта личная война есть исток войны как политического явления.

> Очень добрые люди сравнивают жизнь с кругом, все радиусы которого ведут к центру. Кто бы, мол, во что ни веровал, всё равно спасется. Но ведь справедливо и обратное: по радиусам можно и уйти из центра. Именно это постоянно и происходит: грех начинается с малого отклонения, с выхода из яблочка. Чем дальше, тем катастрофичнее отклонение. Если бросить камушек на метр в сторону от цели, он упадет не более чем в нескольких метрах от нее, но если при запуске космической ракеты ошибиться на сантиметр, ее отклонение от цели может составить миллиарды километров: слишком далеко она летит.

> Так и в жизни человечества: личный грех причиняет сравнительно мало вреда самому человеку и его ближним  – сравнительно с тем, сколько несчастий причиняют наши грехи дальним. А грехи похожи больше не на камень, брошенный в воду, круги от которого затухают, расходясь, а на артиллерийский снаряд, который попадает в артиллерийский склад.

> Война есть взрыв, первопричина которого – в том насилии, что исходит из человеческих сердец ежеминутно. Накричав на ребенка, ударив женщину, обругав соседа, мы начинаем цепную реакцию, которая заканчивается чаще всего за тысячу километров от нас  – войной в стране, о которой мы и слыхом не слыхивали. Впрочем, и на нашу долю взрывчатки найдется.

> Двадцатый век начался с войны, которая еще традиционно осмысливалась как христианская, когда солдатам раздавали иконки. Но уже участники Первой мировой не имели той наивной самоуверенности в угодности своих дел Богу, которая была характерна для солдат всех предыдущих эпох. Было ясно, что христианство превратилось в орудие национализма. Во Второй мировой война национальная сменилась войной идеологической. Парадоксальным образом именно нацизм развязал войну, ответственность за которую менее всего можно было возложить на нацию, и антигерманизма во Второй мировой войне было неизмеримо меньше, чем в Первой.

> Постиндутриальное, информационное общество увидело новый тип войны, в которой защищается частное, а не идеологическое, не национальное или государственное. В 1914 году война началась из-за убийства не личности, а должности. В наши дни оправдывают войну всё же не местом человека в иерархии, а тем, что он  – человек. В начале века войну оправдывали расовым принципом, говорили о дряхлости латинской расы или о свежести славянской расы. В конце века эти слова забыты, ибо ясно, что нет никакого "исторического антагонизма славян и германцев", что кто находится в антагонизме, тот уже национальности не имеет, уже скорее животное, нежели человек. Нельзя теперь оправдывать войну как проявление возрастных энергий народа ибо ясно, что "народ" возраста не имеет, что возраст есть лишь у человека, что славянин, который стреляет  – старик, а итальянец, который отказывается стрелять – молод. Мысль о том, что участие в войне, в армии есть посвящение в мужчины, есть мысль неверная и выдает людоедское сознание. Именно ребенок не понимает смысла войны и потому готов воевать и играет в войну.

> <...>

> Лишь в статье "Дух и сила", написанной уже во время Второй мировой войны (), Бердяев поднялся выше рыцарства – ко Христу. Он еще повторял банальное, даже пошлое, то, что с чистой совестью повторяют и всевозможные людоеды: "Можно применением силы ограничить проявление зла, насилие над беззащитным". Но тут он уже сказал и нечто, открытое лишь христианину: "Разрешение крови и насилия, сулящего успех, притягивает худших, часто преступных. И всегда это означает неверие в силу истины, силу духа, силу Божью. ... Последнее слово не принадлежит человеку-убийце. Человек призван быть не убийцей, а воскресителем. И за воскресителем стоит сила большая, чем человеческая".

> <.....>

> Для спокойного разговора можно не рассуждать о войне вообще, а лишь о том, что делать христианину в российской армии в Чечне. Критерий здесь – слова Иоанна Предтечи солдатам: выполнять закон, не обижать людей. Если солдат-христианин получает приказ о совершении какого-то противозаконного действия, например, об аресте и пытках подозреваемого в терроризме, – что ему делать? Если он видит, как его начальник насилует девушку? Может ли солдат принимать участие в зверствах, не оправдываемых никакой военной стратегией и тактикой? Нет, не может. Но если он уклонится от участия в таких зверствах, судьба его будет тяжелой и, скорее всего, он погибнет от рук своих же однополчан. Готов ли христианин к подобному свидетельству о правде, к такой гибели? Сомневаюсь, поэтому я бы советовал человеку совестливому лучше сесть в тюрьму, бежать в леса, чем отправляться в Чечню или участвовать в противозаконных действиях военных в других регионах России.

> <....>

> И всё же в целом о войне. Я полагаю, что любая война несовместима с христианством, даже "оборонительная". Вопрос этот в истории решался по-разному, но за последние века христиане постепенно всё чаще приходят именно к такой позиции, хотя церковные лидеры всё еще склонны подыскивать оправдания войнам. В любом случае, в чеченском вопросе это значения не имеет. Россия не воюет с Чечней, там идет "операция", о стратегии и тактике которой мы просто не имеем объективной информации. Информация же, которая есть, заставляет ужасаться. Если это месть – то отмщено уже в тысячу раз. Если это попытка победить – то делается всё, чтобы победа одержана не была, а была вечная мясорубка, покрывающая большие и маленькие преступления российских чиновников и генералов. В ходе этой операции российские участники (не все, конечно) нарушают все писаные и неписаные нормы. Зачем и кому нужно попустительство этому безобразию – вопрос политический, но соучаствовать в этом или одобрять это я считаю недопустимым.

Проект "Христианское просвещение" нyждается в жертвователях/спонсорах...