> Глава XI

> Блаженны миротворцы, ибо сынами Божиими нарекутся

> Блаженство миротворцев тесно связано с блаженством чистых сердцем, потому что мир и чистота нерасторжимы. Истинный мир духовный бывает лишь у чистых сердцем, а без такого мира не сумеешь примирить других.

> У отцов-пустьнников есть одно предание: три христианина посвятили свои дела Богу. Один решил мирить людей, другой помогать бедным, третий ушел в пустыню. Первый не смог утишить мирских ссор и в унынии пошел ко второму; тот тоже плохо справлялся со своим делом. Они отправились к третьему, в пустыню, и спросили, как им быть. Он помолчал, налил воды в чашу и сказал им: "Глядите". Сперва вода была неспокойной, потом сравнялась, и они увидели в ней свои лица. Тогда он сказал им: "Точно так же тот, кто живет среди людей, не видит своих грехов, ибо не знает покоя. Но если он узнает покой, он увидит себя".

> История эта учит не только тому, что мирить людей может лишь тот, кто сам обрел покой. Она учит и другому: мир тесно связан с самоосознанием, без которого невозможны столь насущные добродетели, как смирение и надежда на Бога.

> Такое самоосознание бывает лишь у милостивых. Пока наше зрение не очищено милостью к ближним, мы не сможем увидеть себя в тихой воде смирения, и будем печься лишь о том, чтобы наш мнимый образ был как можно привлекательней. Этот путь ведет не к миру, а к душевной болезни. {Ср. слова св. Серафима: «Обрети мир, и тысячи вокруг тебя спасутся» (прим. ред. печ. изд.).}

> Путь к миру  —  приятие правды. Все то, чего мы не видим в себе, становится нашим врагом. Эти отброшенные свойства быстро обретают воплощение в тех, кто нас окружает. Не всякая вражда вызвана именно этим, но это играет большую роль в том, что мы не ладим с ближними.

> Только полная правда может породить истинный мир. Но природа наша раздроблена и искажена. Правда о нас  —  неполная искаженная правда. Чтобы она стала полной, нужно искупление, нужен крест.

> Как обычно, здесь необходимо знать одну парадоксальную психологическую истину. Если мы будем слишком сильно стремиться к "миру душевному", мы утратим и тот, который у нас был. Умиротворенность начинается с того, что мы принимаем ее отсутствие. Когда мы тревожимся, попытка избавиться от "нервозности" ничего не даст, она только прибавит новый повод для беспокойства. Когда мы в депрессии, незачем усиливать ее, страдая от того, что мы в депрессии.

> Возложить на Господа заботы свои  —  совсем не то же самое, что любой ценой избавляться от волнений. Мир во Христе  —  субъективное чувство. Мы, в буквальном смысле этих слов, отдаем Христу наши заботы и волнения. Христос же дает нам мир, "который превыше всякого ума" (Флп 4,7); только Он может соединить и утешить наши раздробленные души.

> Но этот мир неотторжим от Креста. Отдаваясь Ему, мы, по удивительному слову "Облака неведения", предаемся "на волю врагов". Нельзя обрести мир и бороться с внешними невзгодами.

> Следует напомнить в этой связи, что в Евангелиях мир властно провозглашается, а не медленно вырабатывается. Евангельский мир  —  не отсутствие забот; он положителен, тверд и весом. Христос говорит Апостолам: "Мир оставляю вам, мир Мой даю вам" (Ин 14,27)  —  и посылает их нести весть о мире ("мир дому сему" Лк 10,5). Мир этот столь ощутим, почти реален, что если в доме его не примут, он как бы отскочит назад, к Апостолу. Привычное приветствие "Шалом" становится властным провозглашением истины Божией, которая не в пример сильнее психологических, эмоциональных, социальных факторов. Возвещая мир, мы возвещаем животворящую силу Божию в самой сердцевине неправды и греха. Миротворцем станет лишь тот, кто, во Христе и в Церкви, покорится Господню слову. Только тогда, в таком послушании можем мы передавать мир другим.

> Необходимо уточнить, что здесь и речи нет о хлопотax, об активной деятельности. Порой такая деятельность нужна, но к миротворчеству она не имеет никакого отношения. Миротворец ничего не улаживает, не ищет удобных компромиссов,  —  он просто возвещает, что раздробленная действительность побеждена Божией цельностью. Здесь и речи нет об уступках или попустительстве. Целостность Божия вмещает всё, что есть. Ничего не надо отбрасывать, кроме лжи. Мир, который мы возвещаем, так полон, что может на первый взгляд показаться противоречивым. Церковь (по слову Ватиканского собора  —  <"семя единства">) должна по самой сути своей быть сложной, разносторонней, парадоксальной, как породившее ее Слово. Мы не достигли бы мира, спрямляя сложности жизни. Вот почему христианин не может "принимать чью-то сторону". Вот почему Церковь предостерегает от частной истины, ереси. Дело Церкви  —  находить доброе в бесчисленном множестве ситуаций, мнений, людей, которое представляет ей реальный путь. Когда св. Августин отправлялся на проповедь в Британию, папа Григорий Великий настоятельно просил сохранить как можно больше языческих построек и церемоний, придав им христианский смысл, чтобы люди не были слишком удивлены и оскорблены. {Речь идет не о св. Августине Гиппонском (в православной традиции  — бл. Августине), а о менее известном Апостоле Британии. Автор ссылается в указателе на "Историю Церкви" Беды Достопочтенного, 1,30.} Наша цель  —  утверждать, а не отрицать и противоречить.

> Конечно, это никак не значит, что мы должны принимать любое мнение. Когда это необходимо, Церковь предает анафеме мысли и учения, которые признает неверными. Однако она отрицает их именно потому, что они узки, односторонни, и противопоставляет им не столь же узкую, не противоположную мысль, а Божию правду в ее целостности. Заметим, что в большей части догматических постановлений анафемы изложены много точнее, чем положительное учение, а точность, содержащаяся в нем, мистична и таинственна, и похожа скорее на правило, которое надо запомнить, чем на мнение, которое можно обсуждать.

> Самый опасный соблазн во всяком споре  —  вцепиться в свое мнение и подчеркивать его несовместимость с мнением противника. Так бывает и у церковных людей; но Церковь никогда этим не удовлетворится. Апостол Павел даже усматривает промыслительную ценность в существовании ересей (см. 1Кор 11,19). Чтобы стать мудрым христианином, надо узнать все другие школы мысли. Внимание к разнообразию мнений и должно отличать христиан от еретиков и сектантов. Даже отвергаемые нами взгляды что-то вносят в наше мировоззрение.

> В XII веке на юге Франции обрела огромную силу альбигойская ересь, и Церковь не могла с нею сладить, пока Диего и Доминик не стали проповедовать по-новому. Проповедь их поражала тем, что она во многом походила на еретиков. Чтобы спор стал плодотворным, наши отцы глубоко вникли в то, в чем согласны с противником. Это была не хитрость; просто они признавали, что у еретиков есть нечто, весьма полезное для Церкви. И альбигойская ересь, и нищенствующие монашеские ордена отвечали на одну и ту же потребность христианства.

> Это очень важно сейчас, в ХХ веке. Карл Ранер писал в 1953 году: "Тот, кто пришел к католичеству из другой конфессии, приносит с собой очень много истинных христианских ценностей. Он должен внести их в дом Отца, обогащая Церковь. Очень хорошо, если можно понять, что человек был прежде протестантом. Не надо отбрасывать свое наследие; надо помнить, что тебе препоручено передать его вселенской Церкви".

> И снова, это не значит, что никогда ни с кем нельзя спорить. Порою полезно уяснить, уточнить истину, приведя весомые доводы в ее защиту. Но как бы весомы они ни были, мы уже не будем "кафоликами", если абсолютное мерило для нас  —  наша точка зрения. Можно отстаивать то, что мы считаем верным (или, точнее, более вероятным), дабы внести свою лепту в сокровищницу истины. Однако должны быть готовы к тому, что наш кусочек правды совсем не таков, каким мы его видим.

> Точно также мы не вправе отмахиваться от чужих мнений, даже если совершенно с ними не согласны. Пускай мы не усматриваем в них и крупицы правды  —  мы обязаны допустить, что, в конце концов, нечто истинное в них есть. В каждом зле есть семя добра, а в каждой неправде  —  тяга к правде. Истинный христианин умеет быть со всяким и никого не отвергает, ибо он стремится открыть повсюду явленное Слово, возвестить о нём и тем самым возвестить мир о целостности Божией и целостности творения.

> По слову св. Климента Александрийского, самый верный признак христианина  —  его способность понимать других. Если мы предпочитаем такое-то мнение, это значит, что оно шире, а не уже прочих. Суждение А может понять суждение В и С, тогда как В и С друг друга понять не могут.

> Однако такая христианская целостность почти неизбежно приводит к столкновению с нетерпимыми и частными истинами века сего. Христос дает Свой мир "не так, как мир дает" (Ин 14,27). Он Сам говорит, что принес не мир, но меч (Мф 10,34). Целостность истинного христианства противна мирской падшей жизни, которая поклоняется бесчисленным заменам истины, нелепым и нетерпимым.

> Но миротворцы блаженны, ибо они нарекутся сынами Божиими. Они  —  сыновья Христа, Его наследники (Рим 8,17). Если мы миротворцы, мы разделяем с Ним Его достояние. Отец дал Ему всё; и мы можем стать "причастными Божия естества". В этой недоступной разуму причастности мы и обретаем истинное блаженство.