III

Справедливости ради надо признать, что за последние десятилетия в изучении Евхаристии произошли значительные и в общем положительные сдвиги. Этому способствовало, с одной стороны, так называемое литургическое движение с его пристальным вниманием к раннему, до-схоластическому пониманию Церкви и места в ней Евхаристии. С другой же стороны, новое, углубленное изучение связи христианской литургической традиции с ее иудейскими корнями. Труды ученых-литургистов расширили наше знание религиозных форм позднего иудаизма, внутри которого родилось христианство, родилась Церковь и зазвучала проповедь Евангелия.

Так, мы знаем теперь, что Тайная Вечеря, при своей абсолютной единственности, о чём мы будем говорить ниже, по форме своей была традиционной религиозной трапезой с предписанными обрядами и молитвами, и что все эти предписания Христос исполнил. И мы знаем также, что эти предписания, эта форма, - и именно потому, что Христос, исполнив их, отнес их к Себе, к Своему спасительному делу, - стали первичной, основной формой Церкви, ее самосвидетельства, ее самоисполнения в мире.

И, однако, само по себе знание это, сколь бы ни было оно полезным, нужным, тоже не может дать нам целостного ответа на вопрос, поставленный в начале этой главы - о смысле того воспоминания Тайной Вечери, что издревле составляет неотъемлемую часть молитвы благодарения. Больше того, освободив нас с помощью исторического исследования от редукций схоластических, оно грозит нам новой, на этот раз исторической редукцией, состоящей в сознательном или бессознательном убеждении, что исторический метод не только способен сам по себе раскрыть смысл и содержание Евхаристии, но что только он и может это осуществить. В современном историзме, поскольку он претендует на полноту знания, мы, таким образом, имеем дело с тем же, что и в схоластике, - с рационализмом, т.е. с уверенностью в том, что человеческий разум сам в себе имеет гарантию своей непогрешимости. Но нужно ли лишний раз доказывать, что на деле никакая, самая что ни на есть "научная" история никогда не бывает до конца беспредпосылочной, но всегда, как в вопросах своих, так и ответах, зависит от, пускай часто и бессознательных, убеждений вопрошающего, то есть историка? В том, что касается христианства, лучшим доказательством этого является то нагромождение "научно-исторических" истолкований ранней Церкви, ее веры и жизни, которым была отмечена эпоха торжества историзма, торжества его именно как редукции. Ибо именно такой редукцией объясняется то, что каждая из этих теорий, самоуверенно провозглашавшая себя последним словом науки, вскоре развенчивалась следующей, столь же самоуверенной и столь же обреченной.