Тема выпуска: Сомнения

 

> СОМНЕНИЯ

> Современный мир невозможен без сомнений: в нём личность свободнее, мир сложнее, в нём больше «кажимости». Наука, как она сформировалась с XVII века, основана на сомнениях как принципе отношений с внешним миром.

> Архаический мир относился к сомнениям точно так же, как к разводам: преступление. Грех. Не должно быть. Наказать. Измена. Иисус ничего не говорит о сомнениях, апостолы говорят – и всякий раз отрицательно. Сомневающийся человек подобен морской волне...

> Да, сомневающийся человек подобен морской волне. Да здравствуют морские волны! Апостол, видимо, не любил моря (в Библии вообще заметно нервное отношение евреев к "большой воде", даже к разливу реки). Какой, собственно, выбор? Либо морская волна, либо гранитный столб? Или даже столпъ? Гранитный столпъ ни на что не годится, разве что на постамент для памятника Гитлеру или Ленину.

> Сомнений мало не бывает, как не бывает мало океана. Часто образцом сомнений выставляют Гамлета, даже называют нерешительность гамлетизмом. Помилуйте, какой же Гамлет – нерешительный, сомневающийся? Гамлет мало сомневается, в этом коренятся его проблемы и, что ещё печальнее, проблемы окружающих. Гамлет имитирует сомнения, а так-то он давно решил, что себе, любимому, лучше быть, а врагам лучше не быть.

> Сомнение иногда есть неуверенность, страх, результат недостатка или избытка информации, но очень часто сомнения – проявление веры и разума. Образованность, наука есть сомнение выдрессированное, прирученное, поставленное себе на службу. Умение действовать в условиях неопределённости.

> Наука верует в познаваемость мира, поэтому наука увенчивается сомнением. Вера верует в непознаваемость Бога, поэтому вера основана на сомнении. Это одно то же сомнение, только то, что для науки – потолок, для веры – пол.

> Иисус ничего не говорит о сомнениях, но Иисусу о сомнениях говорят. "Верую, помоги моему неверию" не вызывает у Спасителя возмущения.

> Иисус ничего не говорит о сомнениях, но Иисус предъявляет вере такие требования, что христианину не сомневаться невозможно. Если верующий – человек, который двигает горы, то верующих нет, есть лишь сомневающиеся. Это очень хорошо, потому что люди должны двигать не горы. Во всяком случае, верующие. Вера, способная сдвигать горы, нуждается не в Боге, а в горах.

> Вера в Христа есть прежде всего сомнение в том, нужно ли двигать горы. Сомнение неизбежно присутствует в отношениях со Христом, но это не червоточинка в яблоке, это кожура яблока, предохраняющая его от гниения. Выбор невелик: либо сомнения, либо фарисейство. Сомнение – единственный ответ на вопрос о сосуществовании зла и Бога, и этот ответ побуждает не останавливаться, а идти к Богу.

> Сомнение есть искушение, которое рождается изнутри. В обычное искушение входят или вводят, в сомнение нельзя ввести – вопреки распространённым страхам. Сомнение нужно выращивать в себе, и его нужно выращивать, потому что без сомнений вера мертва или, что ещё хуже, умерщвляет. Как, впрочем, и неверие.

> Неверующий, который не сомневается в неверии, в точности похож на несомневающегося верующего. Для них Бог – не кто-то, а что-то. Что-то несуществующее (для атеиста) или что-то существующее (для фанатика), но в любом случае – что-то мёртвое, молчащее, не обладающее свободой. Сомнения в выборе объекта отличаются от сомнений в выборе субъекта – субъект можно спросить. Вот тут-то вера и оказывается источником сомнений, ибо живой Бог что-то говорит, но точно ли мы Его слышим? Фанатик не сомневается в своём слухе. Человек, который начал глохнуть, обычно уверен, что окружающие стали говорить тише, чем раньше. Кто не сомневается, начинает кричать на окружающих – это крик глухого, которому трудно расслышать собственный голос.

> Сомнения в вере означают разное в зависимости от того, какова вера. Если вера навязана извне, то сомнения не просто неизбежны, они должны побеждать. Это сомнения в насилии, а не в вере.

> Однако, "навязанность" не есть лишь внешний фактор. Вера, которую никто не навязывал, которую человек принял, может стать "навязанной" или, наверное, "привязанной", если она не проникла в его жизнь. Тогда сомнения – это бунт той самой жизни против лицемерия, против фикции, пускай даже эта фикция вполне добровольная. Это "здоровые сомнения".

> Бывают невротические сомнения. Собственно, ханжество предпочитает все сомнения рассматривать как невротические, как бегство человека от проблемы в болезнь. Военная психология: солдату ничто не может помешать, кроме его нежелания выполнить приказ. Если верующий сомневается, значит, у него кризис веры, он плохой верующий, он предпочитает широкий путь наслаждений. Сомнения – это попытка оправдать свою греховность. При этом "сомнения в вере" отождествлются с "сомнениями в верующих". Подлость этой позиции в том, что часто именно так и бывает: человек сомневается, чтобы снять с себя ответственность. Однако, не всегда это так, и, даже если это так, разумнее, практичнее, человечнее обращаться к лучшему в человеке, а не к худшему.

> Современный человек чаще сомневается, потому что чаще верует искренне, лично. Отсутствие сомнений в прошлом результат не более глубокой веры, а менее глубокой. Не было возможностей сомневаться.

> Сомнения иногда признак здоровья. Вера в доброго царя-батюшку не ведает сомнений, потому что всё, противоречащее этой вере, списывает на злых псарей. Такова и вера ханжей, которые всё противоречащее благости Божией, списывают на грехи сомневающегося, на секулярное общество, на погоду и т.п.

> Сомнения иногда признак болезни – "гамлетизма". Это не сомнение в том, что Бог есть и что Он благ, это сомнения в том, что я есмь и что я благ. Это болезнь воли. Можно представить это как сомнения в силе благодати, но вообще-то это просто депрессия.

> Человек подобен матрёшке, в нём множество отсеков, отделённых друг от друга водонепроницаемыми перегородками. Постмодернизм утверждает, что это необратимо. Сомнение взламывает эти перегородки, помогает человеку обрести цельность.

> Отсутствие сомнений есть отсутствие потребности в обратной связи. Кто не нуждается в обратной связи, тому грозит смерть. Буриданов осёл умер, потому что не мог выбрать между двумя одинаковыми охапками сена. У него были сомнения, что эти охапки – одинаковые. А ведь одна была левая, другая правая. Если бы Буриданов осёл попробовал пожевать левую охапку, она бы сказала ему, что сено должно принадлежать народу, что жевать сено имеет право лишь осёл, который получил разрешение в минсельхозе. Если бы Буриданов осёл попробовал пожевать правую охапку, она бы сказала ему, что жевать – это проявление индивидуализма, эгоизма, антисоциальное поведение.

> Буриданов осёл должен был брать пример с того осла, на котором Иисус въехал в Иерусалим. Ох, как сомневался тот осёл: что за странный спектакль затеян, да не побьют ли, да не будет ли Иисус бить пятками в живот или палкой по крупу... Так с этими сомнения и въехал в свой ослиный рай, где прямо под ноги бросают много-много свежих зелёных веток, ешь – не хочу.

> Рассел противопоставлял волю к вере – волю к сомнениям, призывал прилагать усилия для сомнений и был безусловно прав. Не может быть "воли веровать". Самое большее, может быть воля получить веру, воля просить о вере. Воля верить есть противоречие по определению. А вот воля сомневаться – необходимый психологический труд верующего. Благодать гасит сомнения не для того, чтобы их не было, а чтобы сомнения из орудий бессознательного греха и незнания стали орудиями сознательного самовоспитания, очищения веры от своей гордыни и эгоизма. Сомнения не с Богом борются, а с идолопоклонством.

> Сомнения, которые живут в душе с пропиской, которые привечаются как желанные гости, это друзья человека. Врагами человека являются сомнения ("искушения в вере"), которые заведомо воспринимаются как враги. Но ведь такое может быть только, если сама вера представляется не верой, а знанием, уверенным (а на самом деле, самоуверенным) чувством. Отцом таких сомнений сомневающийся назовёт диавола (хотя Господь называет диавола отцом не сомнений, а лжи – существенная разница), но настоящий-то отец он сам, не желающий дать вере быть именно верой – благодатной свободой, общением с Любимым, а не точным знанием.

---

> *

> Вера есть вера в Бога, а веры в веру нет и быть не может. Бывают сомнения, но это постоянный фон. Вера как волны – набежали, сомнения скрылись, откатились – а вот они, голубчики, лежат и думают, не фантазия ли были эти волны. Эти периоды сухости многократно описывались людьми посильнее нас, которым и сомнений больше было дано. Жизни это не должно мешать – жизни как общению, работе, творчеству. Мешать это может лишь молитве, но именно молитва есть единственное средство с этим как-то примириться, только молитва, конечно, получается такая... с песком на зубах...

> *

> "Чувства лишь сопровождают факт отношения, которое осуществляется в душе, но между Я и Ты. Каким бы существенным ни считали чувство, оно остатся подчинённым внутренней динамике души, где одно постоянно опережает, превосходит и отменяет другое; чувство, в отличие от отношения, имеет некую градацию" (Бубер, 61).

> Человек бесчувственный ущербен так же, как человек без отношений, – этим чувства отличаются от всего случайного, второстепенного, без чего спокойно может существовать человек.

> Любовь, которая не сопровождается чувством, есть самообман, идеология, подобие душевной проказы, ибо проказа – разрушение нервных волокон. Прокажённый гниёт заживо, потому что не получает нервных сигналов от своих членов. Так гниёт всякое человеческое сообщество, в котором приказы убили общение. Верующий, который не любит – убит, любящий, который неверит – убивает. Любовь, которая вся – чувство, есть лишь оболочка любви, влюблённость. "Чувства обитают в человеке, человек же обитает в своей любви" (Бубер, 23).

> Искушение побуждает человека думать, что, поскольку он хотел веровать, хотел любить, постольку и полюбил. Такое искушение приходит лишь к верующему, лишь к любящему – у других людей ему нечего пожирать. Кто не любит, тот знает, что жажда любви не превращается в любовь. Нельзя полюбить того, кто недостоин любви, нельзя поверить в того, кто не есть Бог. Самообман никогда не бывает таким полным, как вера или любовь, – это приговор тем, кто уверяет других, что не подозревал о ложности своих божков и кумиров. Человек стремится к любви прежде, чем обретает любимого. Кто не стремится к Абсолюту, не ответит Богу даже, если тот закричит во всю мощь. А кто стремится к вере и любви, готов потерпеть промедление Бога и опаздывание любимого человека, тот знает, что верность проверяется именно ожиданием, а любовь – отсутствием.

> *

> Острословы эпохи абсолютизма полагали, что выгоднее быть верующим, чем неверующим, потому что если Бог есть, Он за веру наградит, а если Бога нет, то и терять нечего. Счастливое время, когда не знали, что за веру можно и жизнь отдать. Кошмарное время, когда правители, по образу которых представляли Бога, жаждали абсолютной лояльности – и за неё были готовы простить любой разврат. Забавное время, когда вера понималась даже не как уверенность или доверие, а как выражение веры, верности, доверия.

> В реальности вера – не выражение веры, и поэтому именно вера – тяжелее неверия. Это особенно заметно по их теням (как различия в высоте двух людей особенно заметны по их теням). Сомнения в вере и сомнения в неверии различаются как спирт от пива.

> Неверие легко преодолевает разорванность времени. В обычных условиях не нужно усилий, чтобы "хранить неверие". Отсутствие оно и есть отсутствие. Человек принимает внешний мир как единственный, и внешний мир покорно принимает на себя роль стабилизатора, корсета.

> Вера же невозможна без постоянного усилия, переброски мостика от одного мгновения к другому. Если человек веровал вчера, это ничуть не делает его обязанным веровать сегодня. Логической связи тут нет, лишь психологическая. Но как раз вера отвергает психологическую поддержку, опасается её, видит в ней своего врага.

> Привычка ходить в церковь может помешать ходить перед Богом. Автоматизм уместен в атеизме, но не в религии. Поэтому Христос и говорил о вере как о новой жизни – жизнь, в отличие от прозябания, не может быть механическим переносом смысла одного мгновения на другое, она есть усилие, открытие каждого мгновения как единственного в своём роде.

> Вера превращается в неверие, когда успокаивается, когда привыкают к пространству вечности. Бог дарует людям мир, а они превращают его в спокойствие, а затем в самоуверенность. Так хлеб, черствея, превращается в камень. Привыкание возможно к конечному, бесконечность от привыкания ускользает, оно зовёт к бесконечному же освоению.

 

*

> Человек всегда стоит перед искушением отождествить себя со своими чувствами и свойствами. Справиться с этим искушением помогает искушение противоположное – когда человеку кажется, что его чувства вовсе не его, или они уже такие старые, что отшелушиваются от него. Единственное создание, обладающее способностью и потребностью самомознания, обнаруживает, что познание есть прежде утрата внешних ориентиров без приобретения взамен внутренних.

> Любовь сегодняшняя та же ли самая, что и вчера? И если та же самая, то разве это любовь? Внешнего эталона чувства нет и быть не может, хотя человек постоянно стремится его создать: фотографию на память, сувенир, обручальное кольцо, литература, да и вся культура, в конце концов. Бесполезно: чувство любви можно залить в пробирку, но нет пробки, которая бы помешала образцу быстренько выветриться, оставив только легкую золоститую пыль на стенках. В душе человека хранится эталон веры, эталон любви, но одновременно в душе живёт уверенность, что какие бы то ни было эталоны неуместны там, где самые подлинные чувства. Именно точность и постоянство эталона, столь незаменимые в общении с материальным миром, оказываются скользким обмылком в движении по собственной внутренней жизни. Если эта вера осталась такой же, какой была тридцать лет назад, можно ли считать её полноценной верой? Это же не золотой кирпич.

> Такова неуверенность и сомнения, которые составляют основу жизни человека и являются постоянным источником как его ярости, так и его радости. Внешние проявления этих состояний сглаживаются с возрастом или с окультуриванием, но суть от этого не уменьшается. Если же молитва "Верую, помоги моему неверию" означает "истреби моё неверие", и если эта молитва удовлетворяется – исчезает и вера, ибо неверие вовсе не есть отсутствие веры, но есть сомнение в вере. "Помощь" сомнению – не в его убийстве, очевидно, но в освобождении сомнения от неполноты и частичности. Если вера не открывает Того, Кто способен помогать сомнениям и справляться с ними, вера застывает и превращается в золотой и безжизненный памятник самой себе.