> 6. Наши сокровища

> «<Когда придет совершенство, всё частичное исчезнет>». Иные слушатели Павла могли бы услышать в этих словах отголосок учения Аристотеля, для которого «совершенство», to teleion, было целью жизни человека. Несомненно, Павел знал об этой традиции языческих моралистов, но он понимал ее в ином ключе. Приведенная в начале цитата взята из величайшей речи Павла о величайшей добродетели, и этот текст помогает нам понять не только представления Павла об этой конкретной добродетели, но и его взгляд на добродетель вообще. «<Наше знание частично, и пророчество частично>», — говорит он, противопоставляя эти временные и преходящие дары вечной добродетели любви, но когда «<придет совершенство, всё частичное исчезнет>» (1Кор 13:9-10).

> Глава 13 Первого послания к коринфянам — один из самых популярных текстов Павла. Отчасти, как я подозреваю, это объясняется тем, что многие пары хотят его слышать во время венчания, хотя, если бы они начали размышлять над его строками, они бы увидели, что он бросает нам пугающий вызов:

Любовь терпелива, любовь добра,
не завистлива,
не хвастлива, любовь не превозносится,
не бесчинствует, любовь не себялюбива,
не обидчива, не держит зла.
Любовь не радуется злу, она радуется правде.
Она всё извиняет, всему верит,
на всё надеется, всё переносит.
Любовь никогда не пройдет (4-8).

> Конечно, полезно держать в голове эти удивительные слова. Но не думайте, что ими можно восхититься одним прекрасным солнечным утром и, не прилагая усилий, всю последующую жизнь ими услаждаться. Последние строки говорят нечто особенное: любовь <извиняет>, верит, надеется, терпит, не <прекращается> — здесь говорится о моментах, часах, днях, может быть, даже годах, когда нужно что-то переносить, нужно верить вопреки очевидности, надеяться на то, чего мы не видим, терпеть, сопротивляться тому, что может убить любовь. Выражение «суровая любовь» сегодня звучит как банальность, как отголосок позавчерашних споров. Однако та любовь, о которой говорит Павел, действительно сурова. Может быть, это самая суровая и трудная вещь на свете.

> И несомненно, Павел видит в этой любви добродетель.

> Это не «правило» из тех, что сегодня особенно не в моде, случайно выбранное кем-то и вмененное нам в обязанность (мы обсудим вопрос об отношениях нужных правил и добродетели позже).

> Это не «принцип», не обобщенное правило, которое человек может исполнять или нарушать.

> Это не мудрый совет, основанный на просчете максимальной пользы, хотя стоит добавить, что если бы пусть даже немногие люди жили таким образом, как это описал Павел, многие люди в нашем мире стали бы намного счастливее.

> И уж разумеется, речь здесь не идет о том, чтобы «следовать естественным порывам». Читая слова Павла о том, что любовь делает и чего не делает, мы каждый раз могли бы сказать: «Да, смысл этого мне понятен. Но предоставленный своим желаниям, я стану мелочным, бессердечным, завистливым, надменным, гордым, корыстным и так далее человеком. И сам по себе я многое не в силах «покрыть», во многое не могу верить, теряю надежду и не могу выносить множества вещей. Сам по себе, следуя моим естественным импульсам, я перестану любить». Однако в том-то и суть слов Павла, что любовь действует по иным законам.

> Вот почему любовь — добродетель. Это язык, который нужно изучать, музыкальный инструмент, который нужно освоить, гора, на которую мы взбираемся по узкому и опасному пути, но с вершины которой открывается изумительный вид. Это то, что никогда не прекратится; это свойство характера позволяет нам действительно предчувствовать ту полноту жизни человека, которая ждет нас в будущем. И потому любовь относится к тем вещам, которые позволяют сегодня предвосхищать конечную цель, telos, которая нам уже дана в Иисусе Христе. Это часть будущего, которую можно вкушать в настоящем.

> И здесь — что многие люди смутно сознают, но редко обдумывают — мы сталкиваемся с проблемой языка. Эта проблема касается именно великого слова «любовь». В нашем языке слово «любовь» пытается одновременно выполнить столько разных задач, что нам нужно сесть и подумать о том, как его освободить от лишней нагрузки.

> И для этого недостаточно (как нередко предлагают) вернуться к подлинному смыслу греческого слова agapê. На самом деле, и это слово на протяжении многих веков до Павла и после него выполняло самые разные задачи, подобно нашему слову «любовь» (как и «милосердие») на протяжении последних трех столетий. Если мы заглянем в словарь, мы увидим, что слово agapê и его производные передают самые разные смыслы — среди них есть и привязанность, и эротическая страсть, удовлетворение, восхищение и так далее. Иногда agapê бывает отделено от philia (что мы обычно переводим как «дружба»), а иногда это взаимозаменяемые слова. Слово agapê обрело свой уникальный смысл в Новом Завете вовсе не потому, что первые христиане открыли слово, которое значило именно то, что им было нужно, и начали его использовать. Скорее, они ухватились за это слово как за наилучшее из доступных и наполнили его новым глубоким смыслом, усилив одни из его прежних оттенков и отбросив другие. Фактически первые христиане сделали со словом agapê примерно то же, что они сделали с древней идеей добродетели. Он взяли это слово, погрузили его в Благую весть Иисуса и дали ему новую жизнь, жизнь нового типа.

> Нет ничего удивительного в том, что слова, обозначающие «любовь», в Древнем мире, как и в наше время, обладают широким спектром значений. В конце концов, взаимоотношения людей и то, как они выражают свою радость и одобрение (или недовольство и разочарование) по поводу определенного стиля отношений, и то, как соответствующие нравственные представления меняются с течением времени и в разных культурах, — всё это невероятно сложные вопросы. Об этом говорят романы, стихи, пьесы и кинофильмы — не говоря уже о повседневном опыте отношений в семьях и между друзьями, — так что мы рискуем потонуть в этом море информации, как человек, глядящий безоблачной ночью на небо, который видит не только миллионы звезд и планеты, но также и метеориты, падающие звезды и спутники. В заголовке важной книжки К. С. Льюиса об этом предмете сказано, что «любовью» называют четыре вещи*. Но, думаю, сам Льюис охотно бы согласился с тем, что таких вещей четыре тысячи и четыре или, быть может, четыре миллиона и четыре. Нам понадобилось бы множество разных терминов (так, если верить городскому фольклору, у эскимосов существует много слов для разных типов снега), чтобы создать карту смыслов, отражающую сложную и динамичную природу того, что мы называем словом «любовь».

> К счастью, нам не придется делать эту работу. Для нас достаточно понять, что Павел, подобно другим первым христианам, взял слово agapê и поручил ему такую задачу, какой в прошлом у него никогда не было. Никто до недавнего времени не стремился так, как это делали первые христиане, воплотить в жизнь эту добродетель, которая столь глубока, так резко меняет жизнь, так сильно определяет собой общину, так революционна — и по своей природе, и по своему действию, и по тому нравственному характеру, который позволяет ее усвоить, — что современники могли счесть Павла безумцем. На самом деле, и в наши дни, даже в Церкви люди стараются проигнорировать ее вызов и заменить любовь чем-то второсортным. Agapê ставит планку невероятно высоко. И прежде чем мы обратимся к этому предмету, следует четко понять, что мы никак не можем взять эту высоту. И уже потом, помня об этом, мы можем попытаться уяснить себе, что означают слова Павла о «совершенном» и «<частичном>». Это даст нам ключ к тому, как Павел понимает добродетель — и как она «работает», и из чего она состоит.