=рассылка *Христианское просвещение*=

Христос воскрес!

Тема выпуска: Власть любви и право в Церкви (1)

Этот выпуск двойной, и для того, чтобы было удобней читать его частями, текст разделен чертой на 2 приблизительно равные части.

В связи с возникающими порой недоразумениями, помещаю следующее предуведомление:

Редактор-составитель рассылки (чьи контактные данные указаны в конце этого письма – выпуска рассылки), не является, как правило, автором текстов, которые в рассылке используются. Автор текста указывается перед текстом.

Пожалуйста, не пожалейте полминутки на то, чтобы оценить выпуск после того, как прочитаете его (или решите, что читать не будете). Хотя бы чтобы знать, что вы читаете рассылку, и я не трачу время впустую.

Редактор

Автор: протопресвитер Николай Афанасьев.
Из книги: ЦЕРКОВЬ ДУХА СВЯТОГО (гл. 8)
(predanie.ru/lib/book/read/73651/#toc35;
 др. издание, пдф: issuu.com/quo-vadis-books/docs/cerkov-duha-svyatogo).

 
серия "Церковь";
серия "христианство в современном мире"

 (примерно 3760 слов, не считая примечаний)

Чтобы видеть греческие символы, необходимо установить на свой компьютер шрифт Greek regular
(если он не был ранее установлен; после установки шрифта может потребоваться перезапуск браузера, чтобы шрифт отобразился).

Предыдущие части книги:
Царственное священство.
Поставление членов народа Божия.
Церковное служение "мирян"
Cлужение "мирян" в области священнодействия
(1)   (2)   (3)
Служение "мирян" в области церковного управления
Служение "мирян" в области учительства
Дело служения в Церкви:
особые служения (1)  (2)  (3) (4);
  апостол; евангелист, пророк, учитель; предстоятели;
епископы-пресвитеры новозаветных писаний;
происхождение и смысл терминов «пресвитер» и «епископ»;
служение вспомоществования.
«Приносящий благодарение»: епископы-пресвитеры;
иудейская и христианская "хабура";
"семь" Иерусалимской церкви и их служение;
старейший пресвитер в ранней Церкви;
служение, поставление и смещение старейшего пресвитера.
Епископ: как преемник старейшего пресвитера; его первосвященническое служение; перемены в церковной жизни, вызванные превращением старейшего пресвитера в епископа; апостольское
преемство
.

> VIII. ВЛАСТЬ ЛЮБВИ

> 1. Многовековая история Церкви в значительной степени изменила жизнь Церкви, создала в ней такие формы, которые коренным образом отличаются от первоначальных, и вкоренила такого рода представления, которые мы не находим в ее первоначальном учении. Нам трудно сейчас понимать первые страницы истории Церкви. Нам приходится для этого делать над собою особое усилие, чтобы выйти из современных форм жизни, которые для нас настолько привычны, что мы почти не представляем себе, что они могли быть иными. Все изменения, которые произошли в жизни Церкви, и все, которые произойдут, являются результатом ее исторической жизни. С самого начала церковь оказалась включенной в общий исторический поток человеческого бытия. Церковь пребывает в истории и в истории осуществляет свои задачи. Церковь нельзя исторгнуть из истории, так как исторический момент присутствует в самой Церкви, но и историю нельзя отделить от Церкви, т. к. она в ней находит свой смысл и свое завершение.

> Первоначальное христианство знало только конкретно существующие в определенном месте церкви. Для него абстрактное и конкретное понимание Церкви совпадало, т. к. в каждой местной церкви пребывала, существовала или выявлялась во всей полноте своего единства и в единстве своей полноты вся Церковь Божия. Не затрагивая существа и природы Церкви, исторический момент в ней относится к этим ее проявлениям в эмпирической жизни. Внешние формы жизни Церкви, вытекая из ее природы, подвержены влиянию эмпирических факторов. Это влияние законно и естественно, когда они влияют извне на то, что содержится в ней, но оно становится незаконным и недолжным, когда эмпирические факторы входят в самую Церковь и действуют на нее изнутри, увлекая за собою в исторический процесс самое существо Церкви. В последнем случае эмпирические принципы заменяют собою церковные начала, а потому неизбежно вызывают в ней более или менее глубокие искажения. История Церкви знает такого рода искажения, которые она большею частью преодолевает, но не всегда полностью и не всегда все. В течение почти двухтысячелетней истории, под влиянием эмпирических факторов, вошедших в церковную жизнь, постепенно появился осадок, который почти закрываёт подлинную церковную жизнь. Живя в Церкви, мы часто как–будто только скользим по этой чисто внешней коре, не пытаясь проникнуть через нее к подлинному существу Церкви. В результате Церковь представляется нам в том виде, в каком она является на этой коре, а мы принимаем это внешнее проявление за подлинное существо Церкви.

> Оцерковленные эмпирические факторы и лежащие в основе их эмпирические принципы приобретают в Церкви природу церковных начал, а потому теряют свою связь с эмпирической действительностью, их вызвавшей к жизни. Они продолжают действовать в Церкви даже тогда, когда их действие прекращается в эмпирическом бытии. Происходит разрыв между эмпирическим слоем церковной жизни, соответствующим определенному историческому моменту, и общей исторической жизнью человечества. Этим объясняется, что давно сошедшая с исторической сцены византийская жизнь с ее эмпирическими факторами продолжает жить в нашей церковной жизни, как нечто незыблемое и неизменное. Византия пережила саму себя в церкви, и тень византийского императора продолжает витать в церковной жизни, когда мы и до сих пор воспроизводим в некоторых литургических актах церемониал императорского двора, хотя настоящее духовное наследие Византии только приоткрывается для нас. Наше церковное сознание не всегда отдает себе ясный отчет, где кончается действие подлинных церковных причин и где начинается действие оцерковленных эмпирических факторов давно исчезнувшей жизни. С другой стороны, эти же оцерковлеклые эмпирические факторы, представляя из себя некий отвердевший исторический момент в жизни Церкви, постепенно выводят Церковь из исторического процесса, мешая законному действию на нее новых эмпирических факторов в меняющихся условиях исторической жизни. Подлинное существо Церкви не имеет прежней возможности проявляться в современных исторических условиях, что мешает Церкви выполнять ее миссию в исторической жизни человечества. Очередная задача, которую ставит наше время, заключается в том, чтобы отделить в нашей церковной жизни отжившие эмпирические факторы от церковных, а тем самым открыть жизнь Церкви воздействию новых эмпирических факторов и возродить исторический момент в Церкви. Без решения этой задачи невозможно подлинное возрождение церковной Жизни.

> История Церкви, как вообще история, необратима. Мы не можем вернуться к временам первохристианства, не только потому, что исторические условия жизни Церкви коренным образом изменились, но и потому, что мы не можем отбросить накопившийся в течение этого времени опыт руководства Церковью Духом Святым. Тем не менее, время первого христианства остается для нас идеальным, по которому мы должны проверять нашу церковную жизнь, т. к. это было время в жизни Церкви, когда ее природа с совершенной ясностью просвечивала сквозь ее историческую ткань. Оно должно нам помочь освободиться от внешнего осадка, который образовался в результате действия оцерковленных эмпирических факторов и осветить тот путь, по которому мы должны пойти.

> 2. Церковь актуализировалась в день Пятидесятницы в Духе и через Духа[488]. Церковь есть место действия Духа, а Дух есть в ней принцип жизни и делания. Церковь живет и действует духом через благодатные дары, которые Бог распределяет в Церкви, как Ему угодно. Благодать является единственным двигателем всего того, что происходит в ней. В духе лежит начало традиции, а не в человеческих действиях. На первый день Пятидесятницы Церковь уже выступает с основными принципами своего устройства, так как последнее имеет свою основу в том же Духе, через которого она начала существовать. Поэтому дух в Церкви является организующим началом, который исключает в ней всякий иной принцип, т. к. иной принцип находится не в ней, а вне нее.

> В течение истории в церковную жизнь проникло право, которое стало в ней постепенно организующим принципом. Это было проникновением эмпирических начал жизни старого эона, в котором Церковь, будучи началом «последних дней», продолжает пребывать. Как принадлежащее старому зону, право чуждо природе Церкви. В Церкви природа права осталась неизменной, т. к. преображенное право перестало бы быть правом. Утвердившись в Церкви, оно образовало на основе римского права особое церковное право. Церковное сознание поставило церковный канон (kanwn) рядом с государственным законом (nomoj). Этим самым оно признало, что канон и закон представляют из себя явления одного и того же порядка. С эмпирической точки зрения — таков общепринятый суд истории — право консолидировало церковное устройство и управление, хотя оно и вызвало в ней изменения. Последний факт несомненен для каждого историка Церкви. Что касается суждения о консолидации церковной жизни, то оно в лучшем случае является односторонним, т. к. мы не знаем, какова была бы эта жизнь, если бы право не проникло в Церковь. Вместе с тем не свидетельствует ли это суждение о сомнении в действительности благодатных начал и об открытом или скрытом убеждении, что только право является организующим началом жизни, а Дух может создать только анархию. Для церковных деятелей первого христианства такого суждения не могло существовать, т. к. они знали, что сила Божия и в немощах совершается (2Кор.12,9). Кроме того, не является ли это суждение признанием того, что первоначальная Церковь не знала права, а довольствовалась вполне благодатью, как единственным принципом своей жизни и своего устройства[489]?

> «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными: ибо какое общение праведности с беззаконием? Какое согласие между Христом и Велиаром? Что общего у света со тьмою? Какое соучастие верного с неверными?» (2Кор.6,14–15). С Константина Великого Церковь получила мир, которого она жаждала и который был ей необходим, но он повлек за собою помимо ее воли преклонение под чужое ярмо — ярмо римского кесаря и римского закона. Произошло то, чего боялся ап. Павел, — смешение света и тьмы и участие верных с неверными. Когда совершилось величайшее чудо истории: римский кесарь стал христианином, то христиане забыли о мучительном для них в свое время вопросе, может ли кесарь стать христианином, оставаясь кесарем. Факт обращения в христианство кесаря всецело заполнил христианское сознание. Оно не заметило, завороженное этим фактом, что римская империя осталась той же, какой она была, когда преследовала Церковь, не говоря о том, что империя Константина в моральном идуховном отношении была гораздо ниже империи Траяна или Марка Аврелия. Никакой перемены, никакой «metanoia» в ней не произошло, чтобы она могла стать христианской. Римский кесарь не склонен был к покаянию государства и к отказу от тех принципов, на которых покоилась империя. Если бы даже он хотел, то не мог бы этого сделать, не разрушая «pax romana» т. к. единственным ее принципом могло быть только право. Он остался кесарем, сделавшись христианином, и внес в Церковь языческое имперское сознание Он стал господствовать в Церкви, как он господствовал в государстве, тем более, что ясные границы были стерты между Церковью и государством. Не сказал ли один из них, что основные принципы церковной жизни, ее законы, покоятся в нём, а это означало, что римское государство — церковь, в которой господствует кесарь. Несмотря на это, или точнее в силу этого, широкие и блестящие перспективы, открывающиеся перед церковью, родили дерзновенную мысль, что царство кесаря стало «civitas christianorum». Некоторые христианские деятели продолжали еще некоторое время отталкиваться от царства кесаря. Августин противополагал Христа Кесарю, которого иудеи и за ними все народы предпочли Христу: «non habemus regem solum Caesarem — нет у нас царя, кроме кесаря». Однако, и он считал возможным соединение одного и другого: два града могут стать едины, если будет «rex terrenus sub rege caelesti, rex caelestis super omnia»[490]. Августин был редким исключением. Недаром, когда пал на его глазах Рим, то он почти не нашел в себе слов сожаления, тогда как бл. Иерониму падение державного Рима казалось концом всего. Если даже для Августина Римская империя «prima fuit mater nostra in hac nati sumus»[491], то тем более большинство остальных деятелей поверило в возможность осуществления града Божия в римском царстве. Они приняли кесаря, как царя града Божьего на земле, забыв о том, что христиане не имеют пребывающего града, а взыскуют грядущего (Евр.13,14). Или они поверили, что этот грядущий град и есть Царство кесаря? Уже во втором веке страстное ожидание Пришествия прославленного Христа потускнело. В IV веке христиане как будто перестали об этом думать, поверив в то, что на земле господствует помазанник Божий. Если христиане протестовали против полного преклонения под чужое ярмо, то этот протест не мог дать каких–либо ощутимых результатов, т. к. он направлялся не против кесаря, а против злоупотребления кесарем своей властью. Мы не знаем, как реагировала Церковь XII–го века на торжественную декларацию кесаря, что «царям всё позволительно делать, потому что на земле различия во власти между Богом и царем; царям всё позволительно делать и можно нераздельно употреблять Божие наряду со своим, так как самое царское достоинство они получили от Бога и между Богом и ними нет расстояния»[492]. Но мы знаем, что в XII–м веке в Византии твердо верили, что царское помазание сглаживает все грехи[493]. Мы в праве спросить себя, исчез ли императорский культ в христианской империи или он продолжался вплоть до ее падения. Христианский кесарь оставался августом. Всё, что входило в непосредственное отношение к особе императора становилось «sacrum».

> Царство кесаря не могло обойтись без права, и государственная церковь признала его не только для него, но построила свою жизнь по образцу христианского града, приняв право, как основу своего устройства и управления. Это произошло тем легче, что право стало постепенно проникать в церковную жизнь, начиная с эпохи Киприана Карфагенского. Приняв право, отказалась ли Церковь от благодати? «Не отвергаю благодати Божьей, а если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (Гал.2,21). Историческая Церковь не могла и думать об отказе от благодати, т. к. такой отказ означал бы отрицание самой себя. Как ни глубоки нарушения, вызванные правом, они не могли исказить подлинного существа Церкви, а образовали вокруг нее эмпирический слой — видимую церковь. Церковная мысль пыталась на этом пути найти синтез благодати и права. Удался ли этот синтез? Мы думаем, что нет, т. к. он всегда приводил не к ущербу права, а к ущербу благодати. По существу такой синтез невозможен, т. к. нет ничего общего между благодатью и правом, как явлениями двух разных порядков жизни.


> Учение о видимой и невидимой Церкви, которое должно было появиться, как скоро образовался эмпирический слой в Церкви, имеющий свои собственные принципы и законы, является роковым соблазном богословской мысли. Появившись, как результат фактического положения вещей, это учение закрепило существование права в церковной жизни, как оправданное и законное. Видимая Церковь — Церковь на земле, невидимая — торжествующая Церковь на небе. Нет полного единства между этими Церквами, и единство это особенно ослабляется учением о том, что земная Церковь управляется наместниками Христа на земле. Небесная Церковь — Церковь Святых, земная — имеет дело с людьми склонными к греху, а потому управляется применительно к греховной природе ее членов. Естественно, что в земной Церкви действуют те же законы, которые господствуют в греховной безблагодатной эмпирической жизни. Право существует в земной Церкви, т. к. греховная природа человека проявляется не только в его эмпирической жизни, но и в Церкви. Нет различия по природе между земной Церковью и христианским государством, т. к. в основе их лежит одна и та же греховная, всё еще непреображенная, природа человека, связанная с его земным существованием[494]. Поэтому так было трудно определить византийскому человеку, Церковь ли в государстве или государство в земной Церкви. Небесной Церкви довлеет благодать Божия, а земная нуждается в праве.

> Если учение о видимой и невидимой Церкви рассматривать как синтез благодати и права, то он покупается дорогой ценою разрыва единого тела Церкви. Оправдано ли и допустимо ли это разделение? Рассечение тела Церкви есть разделение Христа. «Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились?» (1Кор.1,13). Согласно учению, о кафоличности Церкви, ее единство является абсолютным: нет видимой и невидимой Церкви, земной и небесной, а есть единая Церковь Божия во Христе, которая в полноте своего единства пребывает в каждой местной церкви с ее Евхаристическим собранием. Если употреблять указанные термины, то невидимая Церковь полностью проявляется в видимой, а видимая выявляет невидимую. Это каждый раз совершается в Евхаристии, о чём мы все свидетельствуем, исповедуя истинное тело и кровь Христа. Местная церковь пребывает в эмпирической действительности, но не включает ее в себе, т. к. она не от века сего. Если бы эмпирическая действительность входила в Церковь, то это было бы смешением нового и старого эона, или это означало бы, что Церковь продолжает оставаться старым эоном. К этому последнему склоняется школьное богословие. Пребывая в Церкви, мы пребываем в Духе, т. к. сама Церковь есть Церковь Духа Святого. Выявляясь в полноте своего единства видимым образом в Евхаристическом собрании местной церкви, Церковь не может иметь разные принципы своей жизни. Синтез права и благодати возможен был бы только в том случае, если право, как и благодать, входило бы в самое существо Церкви. Если его не может быть в «невидимой Церкви», то его не должно быть и в «видимой». Если оправдано существование права в «видимой» Церкви, то тем самым оправдывается его существование и в «невидимой» Церкви.

> Первоначальная Церковь не знала права. Это не потому, что в это время Церковь находилась в примитивной или даже зачаточной форме своего устройства. И не потому, что она не нуждалась еще в праве, т. к. ее устройство было настолько неопределенным и неустойчивым, что оно приближалось к состоянию анархии. Она действительно не нуждалась в нём, т. к. жила тем, что свойственно ее природе, а не тем, что ей чуждо.

> 3. Право является необходимой основой эмпирической жизни[495]. Оно есть высшее достижение человечества на путях его исторической жизни. Право регулирует отношения людей, устанавливая главным образом то, что субъект права не должен делать[496]. Этот по преимуществу отрицательный характер права является не его дефектом, а высшей его ценностью. Благодаря этому отрицательному характеру право охраняет в общественной жизни человеческую личность от всякого рода покушений, как со стороны других субъектов права, так и со стороны общества и государства. Нарушение или искажение природы права неизбежно влечет за собою покушение на самую личность человека. Попытки, при которых мы присутствуем, придать праву положительный характер ведут к изменению самой природы права и ставят вопрос, может ли существовать такого рода право. Если оно даже может существовать, то оно во всяком случае неспособно выполнять свое назначение охранять личность в общественной жизни. Наоборот, оно дает огромную власть коллективу над человеческой личностью, т. к. всецело ставит ее через положительную норму в зависимость от него.

> Переход от отрицательного характера права к положительному указывает на перестановку ценностей в эмпирической жизни: ценность государства ставится выше ценности личности. Проблема личности и государства вполне неразрешима. Как найти и можно ли вообще найти равновесие между личностью и государством, при котором личность в своем существе оставалась бы не прикосновенной, а государство было бы в состоянии выполнять свои функции? Если эти функции рассматривать, как охрану личности в государственно–общественной жизни и как охрану самой общественной жизни, то этот вопрос разрешается сравнительно просто, но при условии, что государство считается явлением вторичного порядка по отношению к личности и что оно существует для личности, а не личность для государства. Эмпирическая личность имеет стремление к такому расширению, которое может привести в некоторых случаях к угрозе существованию других личностей и самого государства. Ради охранения других личностей, а также самого себя, государство ограничивает личность в ее стремлении к недолжному расширению в ущерб другим личностям и государству, но и государство в силу своей природы не знает границ своего расширения, как вне себя, так и внутри, не останавливаясь перед поглощением личности своих членов. Каждое государство по своей природе экуменично, содержа в себе идею всемирного государства, а внутри себя универсально, имея в самом себе тенденцию к поглощению всего, что в нём находится. Право не только ограничивает отдельную личность в пользу государства, но оно ограничивает само государство от посягательства на личность. Пределом такого ограничения была бы сама личность, т. к. государство в законном ограничении личности не должно прийти к ее уничтожению, если даже этого требует польза государства и других личностей. Право говорит, чего не должно делать, обращаясь одновременно к личности и к государству, имея в виду охранить и то, и другое.

> При признании примата государства над личностью задача государства не заключается больше в охранении личности, а в той или иной степени в охранении государства от личности. Считая себя высшей, а иногда последней ценностью, государство рассматривает личность, как средство, а не как цель, но личность, как средство в руках государства для достижения его задач, перестает быть личностью. Личность, как первичная ценность по отношению к государству, признает последнее, тогда как государство, как ценность высшая, ущербляет личность и даже ее отрицает. «Права человека» — «droits de l’homme» могут быть действительно неприкосновенными, если государство признаёт примат личности, а тем самым подчиняет себя высшей ценности, внеэмпирического характера. Если «права человека» проистекают из государства, то они становятся относительными. Государство может их временно и даже постоянно отменить, если того требуют его интересы. Как высшая ценность, государство претендует на власть над личностью, стремясь овладеть ею в своих интересах. Границы владения личностью лежат не в самой личности, а в государстве. Государственные нормы приобретают положительный характер, т. к. государство заинтересовано не столько в том, чтобы его члены не делали того, что может угрожать существованию других личностей, а следовательно и самому государству, сколько в гораздо большей степени в том, чтобы они делали то, чего от них требует государство. При этом оно не всегда считается с тем, нарушают ли его требования интересы личностей или нет. Право говорит не только, что не должно делать, но и что надо делать, обращаясь главным образом к членам государства, но не к самому государству. Но положительная норма в силу своей природы не ограничивается только требованием того, что должно делать. В самой себе она имеет тенденцию к овладению внутренним миром своих членов. Государство стремится к тому, чтобы создать у своих членов соответствующую внутреннюю установку, без которой положительные нормы не являются достаточно гарантированными. При этатизме государство может еще оставаться правовым, пока оно не претендует на внутренний мир своих членов. Первые попытки в этом направлении являются грозным сигналом перехода правового государства к тоталитарному.

> В тоталитарном государстве вообще не существует никаких границ владения личностью. Оно принципиально не допускает возможности, что право может ограничивать государство в пользу личности. Оно требует всего человека, претендуя на господство и над его внутренним миром. Право приобретает почти исключительно положительный характер, а потому перестает охранять личность от покушения на нее со стороны государства. Тоталитарному государству личность не только не нужна, но она ему в известной степени мешает, т. к. основные элементы личности не согласуемы с понятием тоталитарного государства. Здесь не имеет значения, является ли государство самоцелью, или оно признаёт, что цель, для которой служит государство, лежит вне него. В одном и другом случае оно стремится всецело овладеть своими членами. Оно охраняет интересы своих членов, но в пределах государственных интересов, которые доминируют над интересами отдельных ее членов, т. к. оно охраняет не личность, а коллектив. В силу этого тоталитарное государство может всецело жертвовать интересами своих членов, когда этого требуют его интересы.

> Как ни глубоки различия между правовым и тоталитарным государством, они относятся только к области характера права и его роли в жизни государства. Переход от правового государства к тоталитарному в разных его видах не так труден, как принято думать, т. к. природа государства одна и та же. В тоталитарном государстве она выступает в обнаженном виде, тогда как в правовом она прикрыта правом. Поскольку ослабляется его действие и меняется характер права, постольку само правовое государство скользит в направлении к тоталитарному государству.

> 4. Церковь признаёт право в эмпирической жизни. Она признаёт его, как самый важный фактор общественно–государственной жизни, в которой Церковь пребывает. Она не может не быть заинтересованной в этой жизни, т. к. в ней живут и действуют ее члены. Она не может быть безразличной к ней, т. к. ее существование в ней тесно связано с основными принципами устройства общественно–государственной жизни, которую регулирует право. Охраняя личность, право гарантирует в известной степени жизнь и действие членов Церкви, как внутри государства, так и вне него, а тем самым оно гарантирует возможность ее свободного и независимого пребывания в нём. Положение Церкви в правовом государстве, а особенно в том, которое незаметно для себя вступает на путь тоталитаризма через покушение на внутреннюю жизнь своих членов, может быть временно тяжелее, чем в тоталитарном. Тем не менее, правовое государство при всех своих возможных искажениях не может отнять у Церкви возможность открытого существования, т. к. оно, оставаясь самим собою, не может окончательно отнять у своих членов их права свободы религиозной совести. Поэтому Церковь не только признаёт право в эмпирической жизни, но, не вмешиваясь в формы государственно–общественной жизни, стремится к тому, чтобы они покоились на основах подлинного права, выполняющего свою основную задачу охраны личности.

> Тоталитарное государство может признавать церковь и предоставлять ей возможность свободного действия в пределах, которые само государство определяет, но может отрицать ее существование или настолько ограничивать сферу ее деятельности, что фактическое существование церкви становится почти или совсем нелегальным. Покровительство тоталитарного государства всегда требует некоторых жертв со стороны церкви, т. к. тоталитарное государство никогда ничем не жертвует в пользу своих членов или других организмов, существующих внутри его. Равновесие между церковью и тоталитарным государством может быть при известных условиях достигнуто, но оно будет неустойчивым, т. к. церковь не может признавать тоталитарного государства, а последнее — церковь. Поэтому конечный конфликт между ними неизбежен, хотя может быть отсрочен на более или менее продолжительное время. Тоталитарное государство отрицает церковь, так как оно не может допустить существование духовной области, которая сама по себе была бы автономна. Церковь не может признать тоталитарное государство, так как такое признание означало бы до некоторой степени отказ от самой себя, во всяком случае отказ от своей миссии в мире. Независимо от идеологии, которую исповедует тоталитарное государство, церковь не может его признать, так как она не может согласиться на порабощение личности даже во имя самых высоких целей. В истории до сих пор еще не существовало такого идеологического государства, которое бы не стремилось всецело овладеть личностью. Поэтому, если бы церкви предоставлялся выбор между «лаическим», правовым государством и «христианским» тоталитарным государством, то церковь должна была бы предпочесть первое.


> 488. См. выше, ***.

> 489. Попытки найти богословские основания права, до сих пор были неудачными. В лучшем случае они ограничиваются Ветхим Заветом, т. е. старым эоном. Ветхозаветное основание права, если даже допустить, что право существовало в нашем современном понимании, не может быть основанием для существования его в Новом Завете. См. J. Ellul, «Le fondment theologique du Droit», Paris–Neuchatel 1946.

> 490. In Ps. 55,2.

> 491. In Ps. 26. En. 2,13.

> 492. См. А. П. Лебедев, «Исторические очерки состояния Византийско-Восточной церкви», Москва, 1902 г., стр. 106–107.

> 493. «Пользуясь настоящим правилом (т. е. 12–м правилом Анкирского собора) святейший патриарх господин Полиевкт прежде извергнул из священной ограды святейшей Божией великой церкви императора господина Иоанна Цимисхия, как убийцу императора господина Никифора Фоки; а напоследок принял. Ибо вместе со святым синодом в состоявшемся в то время соборном деянии, хранящемся в архиве хартофилакса сказал, что, как помазание святого крещения изглаждает соделанные прежде того грехи, каковы бы и сколько бы их ни было, так, конечно, и помазание на царство изгладило совершенное прежде его Цимисхием убийство». Вальсамон, Толкование 12–го правила Анкирского собора. (Русский перевод. «Правила св. поместных соборов с толкованиями» Москва, 1880 г. вып. 1., стр. 35).

> 494. Ср. J. Bonsirven, «Theologie du Nouveau Testament», Paris, 1951, p. 91: «L’Eglise serait donc la réalisation, sociale et terrestre, du Royaume de Dieu, réalisation imparfaite puisqu’elle comprend des bons et des mauvais, realisation incomplète également puisq’elle n’embrasse pas les justes qui n’appartiennent au corps de l’Eglise qu’au for interne…» [«Таким образом, Церковь была бы земным осуществлением Царства Божия; осуществлением несовершенным, поскольку в нее входят как добрые, так и злые; отождествлением также неполным, поскольку она не включает тех праведников, которые принадлежат к телу Церкви лишь в глубине совести» (фр.). — Прим. ред. в изд. Киев: Quo vadis, 2010.]

> 495. Я оставляю в стороне вопросы о происхождении права и об его полном содержании, т. к. эти вопросы требуют исследования специального характера. Что касается вопроса, является ли целью права индивидуум или общество (см. Roubier, «Théorie générale du droit»‚ 1946), то мне представляется, что вопрос ставится не вполне правильно. Целью права является личность, но не взятая сама по себе, а в своих отношениях с другими личностями. Поэтому охраняя личность, право охраняет общество, а охраняя общество, оно охраняет личность, если общество признает личность.

> 496. Регулируя отношения людей, право охраняет порядок. Это указание не предрешает вопроса создает ли право порядок или порядок создает право.

Буду благодарен за материальную поддержку проекта.
Как это можно сделать, описано на странице messia.ru/pomoch.htm.

Здесь вы можете оценить прочитанный выпуск рассылки.
Заранее благодарен всем, кто выразит свое мнение.

Голосование эл. почтой: нажмите на ссылку, соответствующую выбранной Вами оценке, и отправьте письмо!
В теле письма можно оставить свои комментарии.
При этом, если Вы расчитываете на ответ, не забудьте подписаться и указать свой эл. адрес, если он отличается от адреса, с которого Вы отправляете письмо.
NB! На мобильных устройствах этот метод отправки письма может не работать. Поэтому, если Вы хотите задать вопрос редактору рассылки или сообщить что-то важное, надежней будет написать обычное письмо на адрес mjtap@ya.ru.

? (затрудняюсь ответить)0 (неинтересно - не(до)читал)1 (не понравилось / не интересно) /

2 (малоинтересно)3 (интересно)4 (очень интересно)(замечательно!) 

[при просмотре выпуска на сайте доступна функция "поделиться"]

www.messia.ru/r2/6/e42_296.htm

Архив рассылки, формы подписки —> www.messia.ru/r2/
Сайт "Христианское просвещение" —> www.messia.ru

 »Страничка сайта вКонтакте«
»Страничка сайта в facebook«          »Форум сайта«


Буду рад прочитать Ваши мнения о представляемых в рассылке текстах –
в письме, в icq или на форуме. Постараюсь ответить на вопросы.


Божьего благословения!  
редактор-составитель рассылки
Александр Поляков, священник*
(запасной адрес: alrpol0@gmail.com)
<= предыдущий выпуск серии о Церкви
<= предыдущий выпуск серии о христианстве в совр. мире  
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU Каталог Христианских Ресурсов «Светильник»