> История Торы^*

> Вопрос о происхождении Торы является в современной библеистике одним из наиболее сложных и запутанных. При этом приходится иметь в виду два аспекта проблемы: вопрос об источниках Торы, то есть о тех текстах, которые предшествовали появлению её окончательного варианта, и вопрос о кодификации, то есть о признании известного текста или группы <текстов> Торой. Такая двойственность связана с тем, что под Торой понимается не просто тот или иной текст (например, Пятикнижие), но, прежде всего, текст, рассматривающийся в качестве законодательного, и, как правило, такое законодательство охватывает как светскую, так и религиозную сторону жизни. Так, в частности, Пятикнижие в качестве Торы включает в себя религиозное законодательство (Книга Левита), светское законодательство (прежде всего, Книга Второзакония, но также и некоторые другие тексты), а также так называемые нарративные, то есть повествовательные части (Книга Бытия, Книга Чисел, значительная часть Книги Исхода).

> Важно учитывать и специфический теократический характер ветхозаветного законодательства, предполагающий, что норма этическая является одновременно и нормой юридической (так, например, заповеди Декалога для создателей ветхозаветного законодательства были не только заповедями, то есть зафиксированным письменно откровением Божиим и этической нормой, но и законами в юридическом смысле, требующими юридической же интерпретации, в качестве которой и рассматривались все варианты ветхозаветного законодательства). При таком подходе не всегда легко провести чёткую грань между законодательством светским (или общегражданским) и законодательством религиозным. Но любой закон, как известно, становится законом лишь будучи принятым в качестве такового, и потому вопрос о формировании Торы сводится не только к вопросу об источниках, но и к вопросу о кодификации, то есть о формальном принятии и утверждении того или иного (уже, разумеется, на данный момент существующего) текста в качестве Торы.

> Очевидно, что вовсе не обязательно все источники окончательного текста Торы должны были непременно быть в тот или иной период времени кодифицированы. Таким образом, нам придётся рассмотреть, с одной стороны, историю того, как сложился текст Торы в её окончательной форме, то есть в форме Пятикнижия, а с другой — историю самой Торы как развивающегося законодательства. При этом необходимо помнить, что еврейское слово תורה^** тора́ означает прежде всего «повеление» или «заповедь», т.е. речь должна идти, в конечном счёте, о письменной фиксации данного Богом откровения, причём такого, которое требует прямого исполнения со стороны тех, к кому оно обращено.

> Вопрос об источниках окончательного текста Торы является на сегодняшний день одним из самых сложных и запутанных; даже краткая характеристика существующих по этому поводу точек зрения могла бы занять не один десяток страниц. Можно лишь сказать, что вопрос об источниках Пятикнижия появился тогда, когда была замечена формальная (прежде всего, стилистическая) неоднородность его текста.

> Впервые такие наблюдения были сделаны ещё в середине XVIII века, однако лишь во второй половине XX века филологическая наука разработала исследовательский аппарат, позволяющий реконструировать на основе такого рода неоднородностей более ранние состояния существующих текстов и ставить вопрос об их источниках, то есть о существовавших прежде текстах или группах текстов, включённых автором в состав окончательной версии своего текста. Кроме того, этот аппарат позволил решать проблему атрибуции отдельных текстов или их групп, то есть решать в некоторых случаях вопрос об их авторстве, если автор по каким-то причинам оказывался неизвестен или традиционное представление об авторстве таких текстов оказывалось сомнительным.

> Конечно, наиболее надёжными реконструкциями являются такие, в ходе которых используется исходный текст, чьё происхождение не вызывает вопросов в смысле авторства и датировки (то есть такого, автор которого достоверно известен, причём известно не только его имя, но также место и время его жизни). В таком случае задача определения круга текстов, использованного им для создания окончательного варианта своего собственного текста, является относительно несложной, так же, как и атрибуция других текстов, предположительно написанных тем же автором.

> Ситуация с Пятикнижием значительно сложнее: о его авторе нам ничего не известно. Конечно, традиция приписывает его Моисею, но приходится учитывать, что представления древних об авторстве (особенно на Востоке) существенно отличались от нынешних. Сегодня для нас важнее всего именно личное авторство; нам важно мнение того или иного человека по тому или иному вопросу, а также то новое, что он внёс в рассмотрение той или иной проблемы. Древним важнее было не собственное мнение, а традиция (например, религиозная, философская или поэтическая), и вклад каждого оценивался прежде всего именно с этой точки зрения. Образно говоря, важнее было не «что говорит автор», а «что сказал бы об этом Моисей (Гомер, Пифагор, Конфуций и так далее — список можно продолжить в зависимости от страны или традиции)».

> В такой ситуации приписывание своих мнений и даже текстов тому, кого считаешь основателем традиции, к которой принадлежишь — явление весьма распространённое, и не только в древнем Израиле (проблемы возникают и с текстами, приписываемыми, например, Пифагору, Платону, некоторым отцам Церкви и так далее). В самом же Пятикнижии никаких указаний на авторство Моисея нет. В древних текстах встречаются иногда так называемого надписания — краткие ремарки в начале или в конце текста, упоминающие имя автора, они встречаются и в некоторых ветхозаветных книгах, например, пророческих (например, Ам 1:1). Но в Пятикнижии ничего подобного мы не найдём.

> Более того, некоторые эпизоды (такие, как описание кончины Моисея в Втор 34:1-8) свидетельствуют не в пользу авторства Моисея. К тому же, никаких еврейских письменных памятников, восходящих к эпохе Моисея, не существует.

> Наиболее древними на сегодняшний день являются фрагменты египетских папирусов и клинописные архивы Месопотамии (шумерские, вавилонские, ассирийские и другие), некоторые из них древнее не только моисеевой, но и авраамовой эпохи, но еврейскими текстами такой древности мы сегодня не располагаем. Самый ранний дошедший до нас текст Пятикнижия относится к I веку до н.э. Он был обнаружен в Кумране и практически не отличается от того, который известен нам сегодня. Таким образом, нам неизвестен точно ни автор Пятикнижия, ни время и место его написания. В такой ситуации задачи реконструкции существенно усложняются.

> У нас остаётся лишь возможность использовать структурно-стилистические неоднородности текста Пятикнижия с тем, чтобы, разбив его на отдельные завершённые текстовые отрывки, затем провести их сравнительный анализ и попытаться определить, как они связаны между собой. В случае, если в ходе такого анализа выяснится, что внутри Пятикнижия действительно существуют некие группы однородных в структурно-стилистическом отношении текстов, можно будет попытаться провести их датировку и относительную атрибуцию (при которой определяется не имя конкретного автора, что в данном случае невозможно, а время и место написания текста или группы текстов, а также та школа или традиция, к которой они могли бы принадлежать).

> В ходе такой реконструкции используются как текстуальные, так и контекстуальные методы. К текстуальным методам относятся такие, которые позволяют выявить структурные особенности тех или иных текстов. Наиболее типичным примером такого метода является, например, метод лексической маркировки, который предполагает отслеживание использования в различных группах текстов типичных для них регулярно повторяющихся слов или словосочетаний, обладающих либо устойчивым кругом значений, либо характерной функциональностью (например, регулярное появление того или иного выражения в качестве начальной или заключительной фразы в группе текстов). Этот метод был одним из первых, применённых библеистами ещё в начале XIX века (ставшая классической, хотя и подвергавшаяся серьёзной критике концепция четырёх источников Пятикнижия основана именно на методе лексической маркировки, где в качестве маркеров использовались различные священные имена, встречающиеся в разных группах текстов).

> Важно, однако, учитывать, что, как и всякий научный метод, он эффективен лишь тогда, когда используется вкупе с другими методами, и только в случае аккуратного определения границ текстов (ошибки с их определением, между прочим, во многом обусловили относительную неудачу создателей концепции четырёх источников в её классической форме). Контекстуальные методы предполагают попытки относительной атрибуции отдельных текстов или их групп исходя из упоминания тех или иных типичных для определённой эпохи реалий. Так, упоминание в том или ином тексте (например, в Псалме) Иерусалимского Храма как места совершения богослужения предполагает, что он мог быть написан либо в эпоху Первого Храма (то есть не ранее эпохи Соломона и не позднее Вавилонского плена), либо в эпоху Второго Храма (то есть уже после Вавилонского плена). Конечно, для более точной датировки приходится прибегать к более тщательному анализу текста.

> Итак, вопрос об источниках Пятикнижия исследуется уже на протяжении более полутора столетий. Что же можно сказать о результатах этих исследований? На сегодняшний день никто из библеистов не сомневается, по меньшей мере, в двух вещах. Во-первых, общепризнано, что Пятикнижие в нынешней своей форме появилось не раньше эпохи Вавилонского плена. В пользу такого предположения свидетельствует, в первую очередь, литературный жанр, которым написана бо́льшая часть нарративных текстов Пятикнижия. Этим жанром является мидраш, который, судя по всем имеющимся на сегодняшний день данным, тесно связан с Синагогой и с раввинистической традицией.

> Существует две разновидности мидраша: исторический мидраш и экзегетический мидраш. Исторический мидраш представляет собой не что иное, как краткую притчу, основанную обычно на каком-либо «говорящем» эпизоде из жизни какого-либо из великих людей древности. Экзегетический мидраш — это обычно толкование на тот или иной стих из Ветхого Завета, выдержанный в вопросно-ответном стиле. Талмуд и другие священные книги иудаизма состоят почти полностью из мидрашей, как экзегетических, так и исторических. Исторические мидраши построены на основе преданий из жизни известных раввинов и еврейских мудрецов, в основном древности и раннего Средневековья. Но, как уже было сказано выше, в значительной мере нарративные части Пятикнижия состоят также из исторических мидрашей, написанных, по-видимому, на основе не дошедших до нас преданий о жизни Патриархов и Моисея. Если учесть, что начало раввинистической традиции можно датировать не ранее, чем периодом Вавилонского плена, то и Пятикнижие не могло появиться прежде этого времени.

> С другой стороны, после возвращения из плена, во время обновления союза, заключённого с Богом, Ездра читает собравшемуся на иерусалимской площади народу «книгу закона Моисеева» (Неем. 8:1; евр. ספר תורת משה се́фер тора́т моше́). Скорее всего, речь должна идти о Пятикнижии, так как именно за этим текстом в иудейской традиции закрепилось название «книги закона Моисеева». Если так, то полный текст Пятикнижия должен был появиться именно в период Вавилонского плена. Кроме того, некоторые литературные формы Пролога Книги Бытия (главы 1–11 данной книги) не могли появиться ранее VII века. Так, в частности, поэма о сотворении мира в жанровом отношении идентична космогоническим поэмам, то есть поэмам, рассказывающим о происхождении мироздания, которые на Ближнем Востоке появились лишь в VII веке. Но, с другой стороны, сегодня едва ли кто-нибудь из исследователей Библии сомневается и в том, что при создании Пятикнижия их автор использовал уже существующие в его время тексты, которые послужили ему источниками и которые, соответственно, должны были существовать уже в допленный период.

> Исключение составляют лишь сторонники так называемого вербализма, т.е. такого направления в современной библеистике, которое не считает нужным учитывать авторскую специфику той или иной библейской книги. Вербалисты считают, что роль автора-человека в создании библейского текста минимальна и сводится к чисто механической фиксации данного Богом откровения. Однако даже беглый взгляд на стилистическое разнообразие ветхозаветных книг заставляет отказаться от такого взгляда, так как эти особенности слишком бросаются в глаза, чтобы их игнорировать. Для вербалиста же контекстуальные методы исследования текста не являются основательными: ведь с его точки зрения Бог мог «продиктовать» любому из священнописателей какой угодно текст.

> Но если всё же исходить из богочеловеческого характера откровения и созданных на его основе текстов, авторскую специфику игнорировать невозможно. Что же в таком случае можно сказать о допленных источниках Пятикнижия? Прежде всего, бросается в глаза исключительная внутренняя цельность и законченность Книги Второзакония. Перед нами, очевидно, законодательный текст, созданный на основе единой религиозно-политической концепции, причём написанный в полном соответствии с формами, характерными для древневосточных законодательных текстов. Говоря «древневосточные», следует, конечно, в первую очередь иметь в виду такое «модельное» для всего семитского Востока законодательство, как кодекс Хаммурапи. Однако, обнаруженные во второй половине XX века на Ближнем Востоке древние клинописные архивы позволяют ставить вопрос о единой модели законодательных текстов, по крайней мере, для семитского региона.

> Приходится иметь в виду, что это законодательство, вероятнее всего, является довольно поздним, хотя оно и приписывается Моисею. Оно, в частности, несомненно отражает практику, связанную с оседлым образом жизни и с сельскохозяйственным производством (Втор 16:21; 20:6; 23:24-25; 24:19-21). Более того, здесь явно звучит уже идея о необходимости централизации культа (Втор 12:4-14); такой централизации не существовало вплоть до реформ Иосии, который и осуществил её, ликвидировав не только все языческие, но и все яхвистские алтари (4Цар 23:5-20) и сделав Иерусалимский Храм единственным центром яхвистского культа.

> Едва ли этот план мог появиться ранее эпохи Соломона — эпохи единой еврейской государственности. Скорее можно было ожидать идеи централизованного яхвистского культа от пророков Северного Царства, оказавшихся на территории государства, где государственной религией была странная смесь яхвизма и язычества, во многом опиравшаяся на местные традиции и местные алтари. Централизация яхвистского культа в Иерусалиме должна была в такой ситуации казаться единственной возможностью сохранить чистоту яхвизма, и северные пророки вполне могли бы стать авторами религиозно-политического проекта, изложенного в Книге Второзакония.

> Несколько сложнее обстоит дело с Книгой Левита. Та её часть, которую библеисты называют обычно «Кодексом Святости» (главы 19–23 книги), несомненно, относится, как и Книга Второзакония, к эпохе сравнительно поздней, когда оседлый образ жизни и занятия сельским хозяйством стали нормой жизни. Более того, судя по разработанному ритуалу и детальному описанию норм и правил ритуальной чистоты, перед нами, вероятно, культовый текст, появившийся уже в эпоху Первого Храма. Однако отсюда вовсе не следует, что и остальные части Книги Левита датируются той же эпохой. Интересно отметить, что собственно Храм в ней не упоминается вообще, речь идёт обычно о Скинии, и это даёт основание думать, что те описания различных видов жертвоприношения, которые мы находим в первой части книги, отражают практику более ранней, возможно, ещё догосударственной эпохи. Конечно, культ, подобный описанному здесь, слишком сложен для кочевого образа жизни; но он вполне мог существовать в эпоху Судей.

> Если так, то речь должна идти о раннем культовом тексте, восходящем, возможно, к догосударственному периоду. По-видимому, с первой частью Книги Левита связана заключительная часть Книги Исхода (главы 25–31 и 35–40 книги), посвящённая описанию Скинии. Надо заметить, что описанная Скиния также едва ли могла существовать в кочевой период — она была бы слишком тяжела, чтобы быть походным святилищем, и требовала для своего изготовления драгоценных материалов в таком количестве, которое вряд ли могло бы найтись у кочевников. Скорее всего, здесь мы видим описание Скинии эпохи Судей, которому вполне соответствует описание культа той же эпохи в первой части Книги Левита (главы 1–18).

> Перед нами, очевидно, корпус ранних культовых текстов, восходящих к эпохе Судей, дополненных впоследствии Кодексом Святости. Но в Книге Исхода, помимо описания Скинии, есть также и законодательство, очевидно, более раннее по сравнению с Книгой Второзакония (гл. 21–23 Книги Исхода). Здесь ещё нет речи о централизации культа, а введением служит описание заключения союза с Богом на Синае и Декалог (главы 19–20). Перед нами и в этом случае, очевидно, законодательство уже не кочевой эпохи, так как здесь упоминается и недвижимость, и отношения, связанные с сельскохозяйственным производством (Исх 22:5-6; 23:6-7), но нет никаких упоминаний ни о государственности, ни о царской власти, как в Книге Второзакония.

> Выдвигались предположения, весьма вероятные и обоснованные, что главы 19–23 Книги Исхода изначально должны были составлять цельную композицию, получившую условное название «Книги Завета».

> Сложнее обстоит дело с нарративными частями Пятикнижия. Выше мы уже говорили, что они в значительной мере представляют собой исторические мидраши, созданные на основе древних преданий, до нас не дошедших. Однако на этом фоне выделяются такие главы Книги Бытия, как 15, 17, 22, 28 и 32, повествующие о теофаниях, то есть о богоявлениях, связанных с именами Патриархов, а также о жертвоприношении Исаака. Они отличаются прежде всего своим содержанием, которое уникально в том отношении, что могло быть сохранено до наших дней лишь благодаря личному свидетельству Патриархов, а также тем, что в своей нынешней форме несут на себе следы многократной редактуры, в основном в форме вводных и заключительных комментариев, добавленных теми авторами, которые, вероятно, использовали их в каких-то позднейших композициях. Кстати, эта редактура и является практически единственной возможностью для реконструкции допленных вариантов священной истории. Судя по ней, можно предполагать, что в допленный период в Иудее такие варианты могли существовать.

> Приходится думать, что эти рассказы должны были сложиться в единый цикл уже к концу периода Патриархов или в египетский период. Во всяком случае, выражение «Бог отцов». а также «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова» во времена Моисея было устойчивым (Исх 3:6), что само по себе предполагает устоявшуюся традицию. Кроме того, обращает на себя внимание симметричная структура цикла из пяти рассказов (в центре — история жертвоприношения Исаака, которой предшествуют два рассказа, связанных с именем Авраама, и последуют два рассказа, связанных с именем Иакова), и ряд структурных параллелизмов в построении самих рассказов.

> Всё это позволяет думать, что уже в египетский период должен был существовать устный цикл преданий о Боге отцов, состоящий из преданий о теофаниях, связанных с именами Патриархов, центральным из которых был рассказ о жертвоприношении Исаака. Кроме того, очевидно, должна была существовать и традиция, связанная с существовавшими на протяжении почти тысячелетия раннепророческими общинами. Скорее всего, она должна была состоять из кратких рассказов, связанных с именем того или иного из пророков, причём рассказы эти, по-видимому, касались прежде всего таких событий, как совершённые пророком чудеса или пережитые им теофании. В чём-то они, вероятно, были похожи на цикл преданий о Боге отцов. Всё, что известно нам, например, о Синайской теофании или об Илии, связано именно с этой раннепророческой традицией. Не исключено, что первые записи таких преданий стали делаться уже в эпоху Судей, хотя изначально они, несомненно, должны были сохраняться в устной передаче.

> В таком случае можно предполагать, что наиболее ранним вариантом священной истории был окончательно сформировавшийся в Египте устный цикл преданий о Боге отцов, состоявший из рассказов о теофаниях, свидетелями которых были Патриархи. Во времена Исхода и Судей к нему добавилась раннепророческая традиция, включавшая в себя предания, связанные с именем Моисея (и прежде всего, с описанием Синайской теофании, в отредактированном виде представленном в Исх.3:1-4:18). Одновременно с этим в священнических кругах (исторически преемственно связанных с Моисеевой общиной, а следовательно, и с раннепророческим движением) на основе Декалога и норм уже существовавшего обычного права формировалось новое законодательство.

> Изначально Торой считался, очевидно, только собственно Декалог, кодифицированный во время заключения союза с Богом на Синае при Моисее (глава 19 Книги Исхода). Встаёт естественный вопрос: когда же могла быть кодифицирована Книга Завета? Обновление заключённого с Богом союза описано в гл. 24 Книги Иисуса Навина, и, судя по Ис.Нав.24:25-26, там должна была иметь место кодификация какого-то текста. В принципе, нельзя исключать, что это был некий ранний вариант Книги Завета (может быть, без той её части, которая отражена в главе 23 Книги Исхода, где описан круг земледельческих праздников, который едва ли мог бы сложиться к концу жизни Иисуса Навина — он всё же предполагает уже устойчивую традицию оседлого земледельческого общества).

> По-видимому, на всём протяжении последующих столетий, вплоть до реформы Иосии (VII век), именно Книга Завета и рассматривалась как Тора. Культовые нормы и правила менялись и развивались, развивалась также и пророческая традиция, но Тора оставалась неизменной. Реформа Иосии сопровождалась церемонией обновления союза с Богом, обставленной весьма торжественно (4Цар 23:2–3).

> Интересно отметить, что обнаруженный во время ремонта Храма свиток назван в тексте «Книгой Торы» (4Цар 22:8; евр. ספר התורה се́фер ха-тора́), в то время, как в описании церемонии обновления союза он назван «Книгой Завета» (4Цар 23:2; евр. ספר הברית се́фер ха-брит). Возможно, это более традиционное название должно было подчеркнуть, что новый вариант Торы приходит на смену прежнему.

> Впрочем, «новый» в описываемой ситуации — понятие довольно условное. Древний мир не знал кодифицированного права, он знал лишь право прецедентное. Кодекс — это исчерпывающее перечисление всех законодательных норм, относящихся к той или иной области законодательства. Изменение всякой статьи кодекса означает автоматическую отмену её прежнего варианта, а вступление в силу нового кодекса предполагает автоматическую отмену старого. В рамках прецедентного права вступление в силу того или иного закона не означает автоматической отмены закона прежде существовавшего, даже если новый закон в чём-то корректирует прежний. В такой правовой системе закон действует до тех пор, пока он не будет формально отменён.

> Таким образом, в рамках одного законодательства могут действовать и старые, и новые законы, причём новые законодательные нормы не отменяют, а корректируют или дополняют прежние. И каждый новый вариант Торы не отменял полностью, а лишь дополнял и корректировал прежний её вариант. Очевидно, в случае реформ Иосии к прежним нормам добавилась та новая, на которой и основывалась реформа — норма о централизации культа. Кстати, автор Пятикнижия при создании своего варианта Торы тоже придерживался принципов прецедентного права: в Пятикнижие оказались включены все варианты более раннего законодательства и все значимые культовые тексты, а также довольно значительный объём нарративного материала. Так постепенно на протяжении столетий складывалось Пятикнижие и изменялось содержание Торы.