> Изучение истории интерпретации притч совершенно необходимо для их исследования. Основной вехой в истории вопроса стал двухтомный труд о притчах (1888, 1889) немецкого специалиста по Ветхому Завету <(ВЗ)> Юлихера (A. Julicher), пользовавшийся всемирно признанным авторитетом в этой области.

>.1. До Юлихера. На протяжении почти всей истории Церкви притчи Иисуса не интерпретировались, а понимались как аллегории, т. е. в притчи привносились такие элементы церковного богословия, которые Иисус никоим образом не мог иметь в виду. Наиболее известным примером служит истолкование притчи о добром самарянине (Лк 10:30-37) у Августина, который придает богословский смысл практически каждой подробности: герой этого рассказа – Адам; Иерусалим – град Божий; Иерихон – луна, символизирующая нашу смертную природу; разбойники – дьявол () и его ангелы, лишающие человека бессмертия и губящие его, склоняя к греху; священник и левит – это священство () и служение ВЗ; добрый самарянин – Христос; перевязывание ран есть обуздание греха; масло и вино – это утешение надеждой и поощрение к добрым делам; постоялый двор – Церковь; вьючное животное – воплощение Иисуса; следующий день – это день после Воскресения Иисуса; хозяин постоялого двора – сам апостол Павел, а два динария – это две заповеди любви или обетование нынешней жизни и жизни грядущей (). Подобным образом и Григорий Двоеслов давал аллегорическое истолкование притче о бесплодной смоковнице (Лк 13:6-9): хозяин сада приходит трижды, и в первый раз это символизирует откровение Господа до того, как был дан Закон; во второй раз – дарование Закона, а в третий – явление Господа в Христе, Его благодать и милосердие. Виноградарь () изображает здесь наставников Церкви, а окапывание и удобрение дерева – уличение людей, не приносящих плода, и припоминание грехов (Беседа 31). Некоторые авторы – к примеру, принадлежавший к антиохийской школе Иоанн Златоуст или позднее Жан Кальвин – не прибегали к аллегорическому истолкованию, однако в целом оно оставалось основным способом интерпретации вплоть до конца XIX в.

>.2. Юлихер. Хотя и до Юлихера раздавались голоса противников аллегорического истолкования, двухтомный труд этого исследователя, посвященный притчам, обозначил конец этого рода интерпретации. Юлихер отрицал использование Иисусом парабол (ряда родственных метафор) или аллегории как таковой, когда каждый момент рассказа на символическом уровне соответствует какому-то иному смыслу. Там, где элементы аллегории или параболы всё же прослеживаются (напр., в притче о сеятеле или в притче о злых виноградарях), они привнесены авторами Евангелий. С точки зрения Юлихера, притчи Иисуса заключают в себе столь простое и очевидное сопоставление, что они вовсе не нуждаются в истолковании. Сопоставление основано исключительно на сходстве между образом и выраженной им идеей, и подчеркивается этим сопоставлением, как правило, богословская мысль самого общего характера, т. е. притчи представляют собой расширенные сравнения, в то время как аллегорией можно было бы назвать расширенную метафору. Аллегории, как и метафоры, отклоняются от непосредственного выражения мысли и нуждаются в расшифровке, а целью Иисуса было выразиться как можно яснее – следовательно, Его притчи никак не могут быть аллегориями.

>.3.После Юлихера. В дальнейшем изучение притчи было возможно лишь с учетом теории Юлихера. Достаточно рано прозвучали возражения Юлихеру, в особенности со стороны Фибига (P. Fiebig, начиная с 1904), который указывал, что Юлихер воспринимает притчи в свете древнегреческой риторики, не учитывая еврейскую культуру, в которой весьма распространены как раз аллегорические притчи. Другие ученые отмечали, что Юлихер отверг аллегорию как литературный жанр, в то время как подлинная проблема заключалась в аллегорическом методе истолкования, в процедуре «вычитывания» в притчах богословских положений, которых Иисус отнюдь не предусматривал. Сегодня лишь немногие согласились бы с тем определением, которое Юлихер дает метафоре, или с его положением, будто притчи в основном сообщают общие религиозные истины. Предложенное Юлихером понимание аллегории подверглось уничтожающей критике, и тем не менее многие исследователи до сих ищут «основной пункт» притчи и с подозрением относятся к тем притчам или тем их моментам, которые содержат аллегорию. Помимо этого, истолкование притч прошло с тех пор через несколько существенных стадий.

>.3.1. Додд (Dodd) и Иеремиас (Jeremias). Эра Додда и Иеремиаса охватывает период от 1935 до 1970, хотя книга Иеремиаса о притчах сохраняет актуальность и по сей день. Его книга стала продолжением работы Додда, и оба этих труда испытывают влияние Юлихера. Додд и Иеремиас стараются рассмотреть притчи Иисуса внутри их исторического и эсхатологического контекста (), оба предпочитают устранять из притч элементы аллегории. Для Додда весть Иисуса является осуществляемой эсхатологией: Царство уже настало. Притчи о сборе урожая описывают не грядущий конец света, а пору земного служения Иисуса.

> Иеремиас стремился учитывать в истолковании притч их исторический и культурный фон. Под влиянием метода анализа форм Иеремиас пытался выявить первоначальную форму притч, устраняя элементы аллегории и другие вставки, привнесенные ранней Церковью, – как правило, это означало реконструкцию гипотетической первоначальной формы той или иной притчи, и почти всегда евангельский контекст, введение, заключение и любые истолкования в самом тексте оказывались более поздними. Эти укороченные и освобожденные от аллегории притчи весьма напоминают версию Ев. Фомы – собрания высказываний Иисуса, датируемое примерно II в. (). Отношения Ев. Фомы с каноническими Евангелиями, дата и направленность этого произведения остаются под вопросом. Поскольку Иеремиас и его последователи создавали свои сокращенные версии притч еще до обнаружения Ев. Фомы, сложилось ошибочное мнение, будто это Евангелие послужило источником для ряда притч.

> Полагая, что служение Иисуса и было осуществлением Царства Божьего, Иеремиас называет весть Иисуса становящейся эсхатологией. В своих притчах Иисус ставит людей перед необходимостью принять решение и открывает им возможность откликнуться на призыв Божьего милосердия. Влияние Иеремиаса оказалось столь сильным, что Н. Перен (Perrin) утверждал: дальнейшая интерпретация притч превратится в истолкование притч в той форме, которую придал им анализ Иеремиаса ().

>.3.2. Экзистенциалистский и структуралистский подходы и метод литературной критики. Некоторые современные методы истолкования притч выросли из философских учений и отчасти также из протеста против исторического подхода Иеремиаса и Додда. Однако, пытаясь обрести иные принципы, кроме чисто исторических, эти течения по-прежнему остаются под влиянием Иеремиаса и отвергают всевозможные аллегорические добавления и позднейшие комментарии. Новая герменевтика Фукса (Fuchs) и Юнгеля (Jungel) интересуется преимущественно способностью Иисусовых притч выражать ту реальность, раскрыть которую они призваны. Притчи воспринимаются как «речевое событие» (Sprachereignisse). В притчах Иисус раскрывает свое понимание собственной жизни в таких формах, чтобы это понимание стало доступно и Его слушателям. Его притчи становятся проводниками в эту жизнь.

> Сходным образом Дж. Джонс (Jones), Э. Уайлдер (Wilder) и Д. Виа (Via) сосредоточивают свое внимание на художественной и экзистенциальной стороне притч. В особенности Виа рассматривает притчи не в связи с целями автора, а как эстетическое произведение, обращенное в первую очередь к настоящему моменту, поскольку в их форме заложено такое понимание экзистенции, которое требует принятия решения.

> Работа К. Бэйли (Bailey) о притчах должна быть отмечена в связи с подробным исследованием риторической структуры притч и истолкованием их с учетом особенностей мышления жителей Палестины – с ними Бэйли столкнулся, работая миссионером в Ливане.

> В 1970-е гг. в исследованиях притч господствовал структуралистский подход. Структуралистов не интересовало историческое значение или намерение автора, они ставили себе задачу сопоставить мотивы, функции, оппозиции и их снятие внутри текста. Иногда структуралистский анализ оказывался плодотворным, в частности, выделенные Дж. Кросаном (Crossan) категории вторжения, коренного переворота и действия, лежащие в основе притч. Царство Божье возвещается как вторжение и дар Божий, как полное изменение личного мира каждого и как побуждение к действию. Однако в большинстве случаев работы структуралистов перегружены специальной терминологией и не способствуют новым открытиям.

> В 1980-е гг. в исследованиях притч отчетливо выделяется несколько течений, главным образом под влиянием метода литературной критики (). Хотя проблема различных акцентов и подходов в версии каждого евангелиста обсуждалась с 1950-х гг., литературная критика уделяла гораздо больше внимания приемам и целям, которыми руководствовался каждый из евангелистов, создавая свой текст. Метод литературной критики также настаивает на подходе «читатель-реакция», т. е. предполагает, что значение текста формируется во взаимодействии читателя с этим текстом. Подобный подход весьма субъективен и порождает множество значений, причем все они признаются равно истинными. Поливалентное понимание текста превращает истолкователя в «умелого игрока», который вправе обнаружить в тексте столько различных ассоциаций, сколько ему захочется. К примеру, притча о блудном сыне может быть прочитана в свете фрейдистской психологии, и окажется, что блудный сын, старший брат и отец означают соответственно Ид, Суперэго и Эго, однако с тем же успехом эту притчу можно интерпретировать этим же методом, но в ином контексте. Однако столь субъективные прочтения притч нельзя приравнивать к интерпретации – это скорее пересказ того же сюжета в ином контексте. Чтобы понять весть Иисуса, необходимо учитывать исторический контекст, к которому изначально принадлежат притчи.

>.4. Интерпретации, основанные на сопоставлении с притчами иудаизма. Сравнительно недавно в исследованиях притч сложился альтернативный подход, основанный на данных, полученных при изучении ранних раввинистических притч (). Само по себе сопоставление еврейских притч с Иисусовыми не так уж ново – Фибиг уже применял этот метод, опровергая гипотезы Юлихера, а его современник А. Фельдман (Feldman) подготовил сборник еврейских притч, облегчив тем самым сопоставление. К настоящему моменту собрано уже около 2 тыс. раввинистических притч. В последние годы вышло несколько работ, обсуждающих структуру притч, сопоставляющих их с раввинистическими и пересматривающих прежние теории и истолкования. Наиболее существенны работы Д. Флуссера (Flusser), еврейского исследователя Нового Завета <...>. Труды Флуссера и других ученых, принимающих за отправной пункт иудаизм, опровергают не только гипотезу Юлихера, но и теории Иеремиаса, метод «читатель-реакция» и вообще многое в прежних исследованиях НЗ. Флуссер признает, что евангелисты подвергли притчи значительной редакторской обработке, однако считает материал Евангелий достаточно надежным источником. Он утверждает, что контекст притч, как правило, приводится точно и что вступления к притчам и их заключения являются необходимой частью текста и в большинстве случаев восходят к Иисусу. Флуссер считает также, что Ев. Фомы создано на основе синоптических Евангелий и потому не дает новых данных для исследования слов Иисуса.

> Насколько новые исследования отошли от гипотез Юлихера и Иеремиаса, становится очевидно из работы Бломберга (Blomberg). Бломберг утверждает, что притчи Иисуса, как и раввинистические, являются аллегориями и, как правило, содержат несколько пунктов, в зависимости от количества основных действующих лиц.