>
Тайна Сына Человеческого
> Лето – осень 29 г.
<...>
>
Путь <Иисуса> лежал близ увенчанной снегами Ермонской горы, через окрестности
города Кесарии, названного так Филиппом в честь кесаря Августа.
> Апостолы
безропотно следовали за Учителем, недоумевая, однако, почему Он не воспользовался
энтузиазмом галилеян. Впрочем, странствуя по дорогам Заиорданья, они получили
возможность спокойно обдумать события минувших месяцев и утвердиться в своей
решимости никогда не оставлять Господа. Они догадывались, что Наставник
ждет от них откровенного разговора, что пришло время ясно определить
свое отношение к Нему.
> Однажды, после уединенной молитвы, Иисус
обратился к Двенадцати с вопросом:
> – <Кем Меня
считают> люди?
> – Одни <Иоанном Крестителем>, –
сказали они, – другие <Илией>, а иные <Иеремией> или
<одним> из пророков.
> – А вы <кем Меня
считаете>?
> Раньше Учитель никогда не требовал от апостолов
столь прямого исповедания. Но слова́ Его уже не застали их врасплох.
От лица всех ответил Симон:
> – Ты – Мессия,
Сын Бога Живого!
> – Блажен ты, Симон бар-Иона, –
торжественно проговорил Иисус, – потому что не плоть и кровь
открыли тебе это, а <Мой небесный Отец>. И Я говорю
тебе: Ты – Скала {Или “Камень”, по-арамейски Кифа,
по-гречески, petroV, Петр.}, и на
этой скале Я построю Мою Церковь, и врата адовы не одолеют
ее. Я дам тебе ключи Царства Небесного; и что ты свяжешь на земле,
будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, будет разрешено
на небесах. {Мф 16,13-20; Мк 8,27-30; Лк 9,18-21.
Обращение “бар-Иона” (сын Ионы) сохранилось в греческом тексте Евангелия
от арамейского предания.}
> Эти слова о Церкви явились
как бы ответом на поворот, происшедший в их сознании. Хотя и прежде
некоторые апостолы называли своего Наставника Мессией, но тогда они были
еще в плену ложных представлений. Иное дело теперь. Даже убедившись,
что Иисус пренебрег земной властью и скитается, как изгнанник,
на чужбине, они всё же нашли в себе веру и мужество, чтобы
признать Его Христом. И пусть Симон был пока не в состоянии полностью
объять смысл слов, сказанных им самим, его исповедание станет отныне
символом веры всей новозаветной Церкви.
> Вопрос Иисуса: “<Кем Меня
считают> люди?” – звучит и сегодня; и сегодня, как две тысячи
лет назад, многие готовы видеть в Нём только пророка или учи́теля
нравственности. Они не могут объяснить, почему именно Иисуса Назарянина,
а не Исайю и даже не Моисея миллионы людей признали "единосущным
Отцу".
> В чём же заключалась неповторимая притягательность Христа?
Только ли в Его моральной доктрине? Ведь возвышенную этику предлагали
и Будда, и Иеремия, и Сократ, и Сенека. Как же в таком
случае могло христианство победить своих соперников? И, наконец, самое главное:
Евангелие отнюдь не похоже на простую нравоучительную проповедь.
>
Здесь мы вступаем в область наиболее таинственного и решающего
во всём Новом Завете, здесь внезапно разверзается пропасть между Сыном Человеческим
и всеми философами, моралистами, основателями религий.
> Пусть Иисус
жил и действовал подобно пророку, но то, что Он открыл о Себе,
не позволяет ставить Его в один ряд с другими мировыми учителями.
Любой из них сознавал себя лишь человеком, обретшим истину и призванным
возвещать ее. Они ясно видели дистанцию, отделявшую их от Вечного.
{Если мудрецы Индии и говорили иногда о своем слиянии с Божеством,
то это проистекало из их богословия, которое рассматривало Бога как
внутреннюю основу всего сущего (см.: Мень А. У врат Молчания).}
А Иисус? Когда Филипп робко попросил Его явить ученикам Отца, Он ответил
так, как не мог ответить ни Моисей, ни Конфуций, ни Платон:
“Столько времени Я с вами, <а> ты не знаешь Меня, Филипп?
Видевший Меня видел Отца”. Со спокойной уверенностью этот Учитель, чуждый
фальши и экзальтации, провозглашает Себя единственным Сыном Божиим,
Он говорит уже не как пророк – от имени Сущего, –
но как Сам Сущий...
> Неудивительно, что теперь многим Христос
кажется неразрешимой загадкой. Можно даже понять тех, кто пытался рассматривать
Его как миф, хотя эти попытки потерпели неудачу. {См. приложение 1
“Миф или действительность?”.} В самом деле, трудно предположить,
что в Израиле был Человек, Который осмелился сказать: “Я и Отец –
одно”; куда легче представить себе, каким образом греки или сирийцы
соткали легенду о Сыне Божием из обрывков восточных поверий.
>
Язычники полагали, что боги иногда рождаются на земле и посещают
смертных, но Иисус проповедовал в обществе, где подобные мифы никто
не принимал всерьез, где знали, что Божество несоизмеримо с человеком.
За эту истину ветхозаветная Церковь заплатила слишком дорогой ценой и слишком
долго боролась с язычеством, чтобы измыслить Пророка, утверждавшего: “Я –
в Отце и Отец – во Мне”.
Пытались объяснить всё ссылкой на св. Павла, который якобы создал догмат
Воплощения. Но “апостол народов” был иудей до мозга костей и сам
по себе никогда не пришел бы к идее богочеловечества.
>
Парадокс явления Иисуса в том, что Он – невероятен и в то же
время Он – историческая реальность. Тщетно бьется над Его загадкой
плоский “эвклидов” рассудок. Когда прославленного знатока античности Т. Моммзена
спросили, почему он не упомянул в своих трудах о Христе, он ответил:
“Я не могу понять Его и поэтому предпочитаю молчать”. Философ Спиноза,
хотя и не был христианином, признавал, что божественная Мудрость “более
всего проявилась через Иисуса Христа”.{} Наполеон, много
думавший в своем заточении о путях истории, к концу жизни говорил:
“Христос хочет любви человека – это значит, Он хочет того, что
с величайшим трудом можно получить от мира, чего напрасно требует мудрец
от нескольких друзей, отец – от своих детей, супруга –
от своего мужа, брат – от брата, словом, Христос хочет сердца;
этого Он хочет для Себя и достигает этого совершенно беспредельно...
Лишь одному Ему удалось возвысить человеческое сердце к невидимому до пожертвования
временным, и при помощи этого средства Он связал небо и землю”.{}
“Язычник” Гёте сравнивал Иисуса с Солнцем. “Если меня спросят, –
говорил он, – соответствует ли моей натуре благоговейное преклонение
перед Ним? Я отвечу: конечно! Я склоняюсь перед Ним, как перед божественным
откровением высшего принципа нравственности”.{} Индуист
Махатма Ганди писал, что для него Иисус –
“мученик, воплощение жертвенности, божественный учитель”.{}
> Таковы суждения историка, философа, политика, поэта, мудреца, размышлявших
о личности Христа. Но если Он не миф и не только реформатор,
то кто же Он? Не следует ли в поисках ответа прислушаться
к тем, кто ходил с Ним по городам и весям Галилеи, кто
был всего ближе к Нему, с кем Он делился самым сокровенным?
А они на вопрос: “<Кем вы считаете> Меня?” отвечают <устами>
Симона-Петра: “Ты – Христос, Сын Бога Живого”...
> Чтобы лучше
понять самую суть этого исповедания, мы должны еще раз вернуться к далекому
прошлому.