> Итак, по-настоящему приемлемого решения проблемы зла нет. Вполне очевидно, что если бы удалось прояснить сущность свободы, мы, вероятно, получили бы решение проблемы. Парадоксальная, алогичная, антиномичная сущность свободы — причина невозможности решить проблему зла.

> Парадоксальность свободы не была очевидна классической философской и богословской традиции и открыта мыслителями, которых называют экзистенциалистами и их предтечами: ап. Павел, Августин, Паскаль, Лютер, Достоевский, Кьеркегор, Шестов, Бердяев, Сартр, Камю и др. Из классических философов, т.е. тех, кто умели мыслить «изначально», начиная по-настоящему «с начала» и пытаясь осмыслить всё в целостности (если угодно, кто строил «систему»), самая глубокая постановка и проработка вопроса о происхождении зла — в теистической, библейско-богословской перспективе (что само по себе большая редкость у классических философов-несхоластов) и в связи с понятием свободы — принадлежит Шеллингу в Философских исследованиях о сущности человеческой свободы и происхождения зла и в последующих попытках вернуться к этой теме в Философии откровения. Но Шеллингу не удалось завершить свою систему, а упомянутая работа и весь проект «позитивной» философии, или философии мифологии и откровения, кажется, ещё весьма далеки от осмысления всей последующей мыслью.

> Эти «проклятые», вероятно, неразрешимые вопросы вновь и вновь возникают, беспокоят, мучают мыслителя, ранят и бередят нравственное сознание. От них не уйти, и сама их настоятельность и неотменимость свидетельствует, насколько это «человеческое, слишком человеческое» дело — переживать их, страдать и продумывать. Быть может, это призывает нас к тому, чтобы каждый раз заново переосмысливать все основания нашего мышления, обновлять и очищать наши сложившиеся представления о бытии, Боге, міре, человеке, не останавливаясь и не страшась перед разверзающейся глубиной и далью. Думается, все три названные вопроса глубинно связаны: «нужда», толкнувшая Бога на создание міра, связана со свободой твари, откуда и появляется зло, и всё это уходит в таинственную перспективу Конца…

> «Человек может представить столь великие и столь сильные доказательства своей добродетели и святости, что все самые явные доводы, которые могли бы быть приведены против него для обвинения его в каком-либо мнимом преступлении, например в воровстве, в убийстве, следовало бы отвергнуть как клевету некоторых лжесвидетелей или как исключительную игру случая, иногда наводящую подозрение на самых невинных. (…) Но всё это, правильно понятое, будет значить только, что очевидность разума уступает здесь вере, обязательной в отношении к слову и чести этого великого и святого человека, и что он стои́т выше других людей — не потому, чтобы для него существовал иной суд или не понимали, что такое правосудие в отношении к нему, но потому, что общие законы справедливости не находят в данном случае того применения, какое они находят в других случаях, или, лучше, потому, что они его оправдывают, не меняясь в отношении к нему, так как эта личность обладает столь удивительными качествами, что в силу здравой логики необходимо верить его слову больше, чем словам многих других людей».

> В самом деле, мы можем вспомнить немало сюжетов в литературе и кино, где в силу изощрённого коварства врагов или редчайшего стечения обстоятельств на благородного героя указывают неопровержимые улики, так что все разумные доводы говорят за его виновность, и только сила доверия к нему любящих его людей противостоит справедливому по видимости и по доводам разума, но несправедливому в действительности обвинению. Точно так же и наш «Бог под судом» (К.С.Льюис): хотя мы не находим разумных доводов, по-настоящему удовлетворительных для Его оправдания, но знаем Его как безмерно Милостивого Отца, любящего нас до крестной жертвы Своего Возлюбленного Сына, и потому верим, что Он не виновен во зле. По словам современного богослова Вячеслава Алексеева, «Бог умирает в разуме, чтобы воскреснуть в сердце». {В.Алексеев, «Проблема теодицеи в творчестве Достоевского» <...>.}

> «Кроме Бога имманентного, отвлеченного Разума и Добра, Бога философов, и Бога абсолютно трансцендентного, Бога капризного, несправедливого, беспощадного и жестокого, есть еще третий, христианский аспект Бога — Бога Любви, Бога Жертвы, Бога истощающего Себя и исходящего кровью, Бога, ставшего человеком. И только этот аспект Бога может быть принят. Теодицея совсем не есть оправдание Бога перед судом человека, теодицея есть защита Бога от ложного человеческого понимания Бога, против клеветы, возведенной на Бога. Единственная возможная Теодицея есть Голгофа, искупительная Божья жертва, примиряющая Бога и человека. Вот почему между нашей грешной, законнической, посюсторонней жизнью и жизнью потусторонней, райской, Царствием Божиим, лежит жертва, страдание, подвиг, смирение, — путь, которым шел сам Бог, Сын Божий, который смирил Себя и принял зрак раба». {Н.Бердяев, «Древо жизни и древо познания», Путь 18, Париж, 1929, с. 106. См. еще: Он же, «Из размышлений о теодицее», Путь 7, Париж, 1927.}

> «Бог сам присутствует в вопросе о том, почему существует зло, в апории, которую мы переживаем, в жалобе и обвинении против насилия, в разуме, побеждающем насилие технологиями и размышлениями, диалогом и примирением, милосердием и предоставлением нового шанса». {А.Хаутепен, Бог: открытый вопрос. Богословские перспективы современной культуры, М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2008, с. 136.}

> Возможно, источник всей мучительной противоречивости «проклятых» вопросов один: наша философская идея абсолютного совершенства. Мыслимое нами абсолютное совершенство как бы не терпит ничего рядом с собой, как бы поглощает всё ограниченное: мір, человека, его свободу. Здесь происходит то же, что с невольным искажением Халкидонского догмата в обыденном сознании христиан: хотя формально христиане-халкидониты признают обе природы во Христе — божественную и человеческую, — но фактически мыслят Христа только как Бога, потому что божественная природа, как бесконечно более могущественная, сразу же вытесняет из нашего сознания человеческую, превращая нас в бессознательных монофизитов. Так и с философской идеей совершенства: во Христе Бог явил нам совсем иной образ совершенства, превосходящий философскую идею Абсолюта: Бог во Христе оказывается жертвенным, гонимым, униженным, поруганным и распятым. Быть может, разработка идеи такого совершенства, идущей вразрез с философской идеей совершенства, могла бы привести нас к пониманию действительного (не только лишь философско-догматического!) Бога, а возможно, и того, почему есть зло.

> «Бог именно потому и есть, что есть зло и страдание в міре, существование зла есть доказательство бытия Божьего. Если бы мір был исключительно добрым и благим, то Бог был бы не нужен, то мір был бы уже богом. Бог есть потому, что есть зло. Это значит, что Бог есть потому, что есть свобода». {Н.Бердяев, Миросозерцание Достоевского, в кн.: Н.А.Бердяев о русской философии, Изд-во Уральского ун-та, 1991, с. 68.}

> Мало того, тайна зла скорее свидетельствует в пользу истинности христианства, чем других религий и міровоззрений: в дуалистических учениях (зороастризм, манихейство, гностицизм, средневековые ереси) нет загадки происхождения зла; в иудаизме и исламе Бог не есть Жертвенная Любовь, это справедливый, но грозный, строгий и требовательный Бог, так что вопросы теодицеи здесь неуместны (впрочем, это относится только к магистральным линиям обеих традиций, а не к их мистическим учениям, таким как каббала, хасидизм и суфизм); в буддизме и индуизме, во-первых, нет Бога-Любви, а во-вторых, нет несправедливых страданий — всё строго регулируется кармой (страдающий всегда сам виноват); о нетеистических представлениях (пантеизме, деизме, материализме и т.п.) и говорить нечего: там нет ни личного Бога, ни настоящего зла.

> Итак, легко решить проблему зла, отказавшись от истинного, т.е. всесовершенного Бога: допустить наряду с Ним ещё одно неподвластное Ему начало (материю, бездну…); считать Его не Богом жертвенной любви, а строгим и справедливым Судьёй; объявить Его невсемогущим или невсезнающим; сказать, что Его свобода, справедливость и добро — это совсем не наши свобода, справедливость и добро; заявить, что Бог — по ту сторону добра и зла и т.п. Но цена такого решения слишком высока: мы теряем истинного Бога.