* * *
Александр Мень
Сын Человеческий (14)
www.messia.ru/bibliotk/m/men/sch/son_14.htm
www.alexandrmen.ru/books/son_max/son_14.html

В Своей речи Он не стал касаться зелотов и саддукеев, дни которых и без того были уже сочтены. Первые сами готовили себе гибель, раздувая пламя войны, вторые представляли собой горстку богатых клерикалов, с каждым годом терявших поддержку народа. Подлинными представителями ветхозаветной Церкви были книжники, раввины, толкователи, принадлежавшие к фарисеям. Иисус не отрицал и не умалял их заслуг; Он прямо говорил, что апостолы сеяли на почве, вспаханной прежде наставниками веры: “Другие потрудились, и вы вошли в труд их”.{Ин 4,38} Но именно это призвание книжников возлагало на них величайшую ответственность и делало их грех тяжким вдвойне.

Обличение Христово было подлинным судом Мессии над теми, кто хотел “откупиться” от Бога с помощью обрядов и даров, кто считал себя кастой, которая одна владеет ключами спасения.

Над городом и столетиями, над религиями и церквами прозвучало слово Сына Божия, разящее как меч: 

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что затворяете Царство Небесное перед людьми!
	Вы и сами не входите,
	и входящим не даете войти...

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что обходите море и сушу,
	чтобы сделать хотя бы одного прозелитом;
	и, когда это случается,
	делаете его сыном геенны,
	вдвое худшим, чем вы...

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что даете десятину{церковный налог} с мяты, аниса и тмина
	и обошли более важное в Законе:
	правосудие, и милосердие, и верность.
	Это надлежит исполнять,
	и того не опускать.
	Вожди слепые!
	Отцеживающие комара
	и проглатывающие верблюда!

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что очищаете снаружи чашу и блюдо,
	внутри же они полны хищения и невоздержания.
	Фарисей слепой!
	Очисти прежде чашу и блюдо внутри,
	чтобы и снаружи они стали чисты.

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что вы подобны гробницам побеленным,
	которые снаружи кажутся красивыми,
	внутри же полны костей мертвых и нечистоты.
	Так и снаружи кажетесь людям праведными,
	внутри же наполнены лицемерием и беззаконием.

	Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры,
	что строите гробницы пророков
	и украшаете памятники праведных,
	и говорите:
	“если бы мы жили во дни отцов наших,
	мы не были бы сообщниками их в крови пророков”.
	Тем самым вы свидетельствуете против себя,
	что вы - сыновья тех, которые убили пророков.
	Доведите же до полноты меру отцов ваших!
	Змеи, отродье змеиное,
	как бежать вам от осуждения в геенну?
	Поэтому и Премудрость Божия сказала:
	“Вот Я посылаю вам пророков, и мудрых,
	и книжников.
	Иных вы убьете и распнете,
	иных будете бичевать в синагогах ваших
	и гнать из города в город.
	Да придет на вас вся кровь праведная,
	проливаемая на земле:
	от крови Авеля до крови Захарии, сына Варахии,
	которого вы убили между храмом и жертвенником”.
	Истинно говорю вам: все это придет на род этот.
{Мф.23,13-36; Лк.11,42-52. “Десятина” распространялась на все виды пищи, в том числе и на специи (Маасрот, 141). “Премудрость Божия” есть, вероятно, название не дошедшей до нас апокалиптической книги; ср. 3Ездр.1,32. Авель и Захария - первый и последний праведники, павшие жертвами убийц, которые фигурируют в Библии.}

Со страхом, затаив дыхание, должны были слушать люди Иисуса. Удар, нанесенный по маске, расколол ее, и за ней открылась духовная пустота.

Ни о ком еще Иисус не говорил с такой резкостью. Он сострадал грешникам и заблудшим; впоследствии Он простит ученикам их малодушие, а Петру - отречение. Он не упрекнет и самого Иуду. Даже “хула на Сына Человеческого”, по словам Иисуса, может быть отпущена. Лишь к одному не знает Он снисхождения: к фарисейской карикатуре на благочестие, которая равносильна кощунству против Духа Божия...

Евангелие не говорит, как восприняли ученики обличительную речь Господа, но, по-видимому, она вселила в них тревогу. Хотя и раньше апостолы слышали от Учителя нечто подобное, но одно дело говорить это в Капернауме, а другое - здесь, в Иерусалиме, где фарисеи были влиятельной партией. Теперь трудно было надеяться даже на частичное примирение.

* * *
АЛЕКСАНДР МЕНЬ
ВОЗМОЖНО ЛИ ИУДЕОХРИСТИАНСТВО? [отредактированный вариант]
http://www.krotov.info/library/13_m/myen/00038.html
http://www.alexandrmen.ru/besedy/judcrist.html

В эволюции часто происходит следующее явление: защитные механизмы организма становятся не защитными, а тормозящими. Нередко так бывало и в нашей истории. Броня Торы становилась часто столь неповоротливой, что мешала духовному развитию. В Талмуде сказано: "Не делай слишком большой ограды Торы, иначе она обвалится и задавит насаждения". Весьма поучительное предупреждение. Это происходило неоднократно. Это не особенность еврейской психологии, человеку как таковому свойственен ритуализм. Каждой цивилизации свойственно тяготение к многочисленным обрядам, которые бы связывали воедино жизнь, будь то конфуцианские правила, будь то римские законы. Всё это системы, имеющие функциональное значение. Но система закона может превращаться в самодовлеющее начало, может становиться фетишем, может мешать жить и т.д. Когда Христос выступал против книжников и фарисеев, Он выступал против их злоупотребления формой. Он никогда не отрицал субботы: суббота, говорил Он, дана для человека, т.е. для отдыха и для праздника (Мк. 2,27). Но когда люди делали из этого культ, когда они считали, что в субботу нельзя помочь человеку, вытащить его из беды, это уже становилось карикатурой на заповедь. Подобные вещи свойственны законничеству всех времен и всех народов.

* * *
Дмитрий Поспеловский
ТОТАЛИТАРИЗМ И ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ (30)
http://www.krotov.info/history/20/pospelovs/page32.htm

«Задыхаясь в официальной, ... ведомственно-синодальной церкви, ... человеческая душа из синодального понимания благочестия уходила в уставщичество, противополагала его официальной казенщине... Нравственный облик уставщика - это жажда абсолютной духовной устроенности, полное подчинение внутренней жизни внешнему, разработанному до мельчайших подробностей ритму... Он блюдет посты, живет ... содержанием церковного круга богослужений. В Церкви он не допускает никакого порыва, никакого выхода из раз установленных жестов... Он знает твердо, что от Пасхи до Вознесения преступно опуститься на колени ... он негодует, если что-нибудь в церковной жизни пропущено, потому что это +не полагается+ (курсив мой. - Д.П.). И вместе с тем ему почти всё равно, если читаемое непонятно... Он, конечно, +фанатический поборник славянского языка+. =Русский язык= в церкви кажется ему почти +кощунством+ (курсив мой. - Д.П.)... Многочасовое чтение псаломщика погружает его в атмосферу благочестия... - содержание его не так уж интересует. Молитвы его продолжительны - он имеет ... неподвижное правило для них... Евангелие и Молитва Господня не выделяются им из общего состава этого правила... Если вы скажете, что вам что-либо непонятно, он ответит, ... что и не требуется понимать... Духовная жизнь такого человека разработана во всех мелочах ... тут и своеобразный дервишизм, и отзвуки индуизма, а главное - страстная вера в магию слова, ... жеста и ритма жестов... На этом пути можно добиться ... огромной внутренней дисциплины, огромной власти над собой ... Единственное, что на +этом+ пути +не+ дается, это +любовь+... Уставщик знает, что он должен подать нищему ... он даже может организовать благотворение, ... но основной мотив для такой деятельности - это то, что она предписана, ... является частью некоего уставщического понимания вещей» (курсив мой. - Д.П.).

Следующие слова оказались пророческими и имеют прямое отношение к обсуждаемой выше теме да и к теме тоталитаризма. Фактически то, что она пишет о климате официальной дореволюционной Церкви, вполне можно определить как церковный протототалитаризм. Следует напомнить, что писала это м. Мария во второй половине 1930-х годов, в разгар трех прототипных тоталитарных диктатур - коммунизма, нацизма и фашизма. Вот ее пророческие слова:

«[Уставщический] тип благочестия имеет ... скорее тенденцию расти и распространяться,... если мы учтем всю обездоленность, покинутость, беспризорность и изможденность современной человеческой души. Суровый и разреженный воздух жертвенной любви ей не по силам... Она накидывает на хаос прочное покрывало положенного и дозволенного, и хаос перестает ее терзать. Она знает силу магических заклинаний, ... как дервиш - силу жеста и позы.

Эти особенности уставщического пути определяют его рост в наше время ... перед ним еще долгий путь расцвета ... мир жаждет сейчас авторитетных вождей, ведущих слепую и преданную массу за собою. Мы знаем =самую страшную диктатуру из всех когда-либо существовавших - диктатуру идеи=. Непогрешимый центр - партия ... или вождь велит думать и действовать так-то, и человек ... изумительно и непонятно легко перестраивает свой внутренний мир в соответствии с этой директивой... Если ... Церковь станет ... покровительствуемой [или] ...терпимой [со стороны власти], =и в нее придут новые кадры людей, воспитанных на обязательных директивах, то уставщичество сразу научит их, какому пути ... следовать, где ... директивы наиболее ... регламентирующие всю человеческую жизнь ... уставщичество противоположно пророчеству и созиданию... Если оно победит, то это значит... замирание творческого духа и свободы в Церкви...=

Христос, отворачивающийся от книжников и фарисеев, ... идущий к блудницам и мытарям, вряд ли является Учителем тех, кто боится запачкать чистоту своих риз, кто целиком предан букве, кто блюдет только устав».

Символ глубокого кризиса православия мать Мария видит в том, что два главных духовных центра православия - Афон и Валаам (в то время находившийся в Финляндии) - озабочены не духовным спасением своих братьев, а спором «о новом и старом стиле в богослужении. Это то, что раскалывает их на партии, то, за что они проклинают инакомыслящих, то, что определяет =меру вещей=».

«Уставщичество, - продолжает мать Мария, - являет себя тут как =рабство субботе=, а не как путь =Сына Человеческого=... Вместо Бога Живого, вместо Христа распятого и воскресшего не имеем ли мы тут дело с =новым идолом=, который в новом язычестве являет себя спорами о стилях - уставами, правилами, запретами - торжествующей над Сыном Человеческим субботой? Страшно идолопоклонство в миру, когда оно =предает Христа во имя государства, нации, социальной идеи...= Еще страшнее =идолопоклонство в Церкви=, когда оно подменяет любовь Христову блюдением субботы».

Так мать Мария более семи десятилетий назад предрекла наступление па православие «уставщичества», расцветшего сегодня махровым цветом в изданиях типа сборника новоиспеченных богословов Свято-Тихоновского института «Суд им давно готов», авторов которого профессор Н.А.Струве называет инквизиторами и тоталитаристами, ибо только тоталитарная психология может с таким пафосом набрасываться на инакомыслящего, не признавать за человеком права на творческое мышление, считать Церковь неким совершенно окаменелым институтом, не допускающим и мысли о необходимости подачи вероучения в идиомах понятий человека XX или XXI века. Современные российские инквизиторы от православия, по-видимому, считают, что все ответы на все времена даны в Церкви раз и навсегда, и любое новшество есть ересь. А вот покойный профессор протопресвитер Иоанн Мейендорф говаривал, что в отличие от римско-католичества православие не претендует на обладание ответами на все вопросы. Оно не боится признать, что в Божьем творении и в промысле Его о Церкви, о человеке и о мире много загадок, на которые у Церкви нет ответа, что делает Православную церковь свободной и открытой для дальнейших богословских исканий. Именно поэтому православию более свойственно =апофатическое=, то есть отрицательное богословие, чем =катафатическое=, то есть утвердительное. Легче указать, чем Бог не является, чем дать определение Его качеств, ибо всякое такое определение ограничивает определяемый предмет каким-то числом характеристик, а Бог безграничен, и эту безграничность человеческий ум не в состоянии понять, а язык - выразить. Недаром одним из самых влиятельных богословских трудов XX века является книга Владимира Лосского «Мистическое богословие Восточной церкви», которая сделала огромный вклад в ознакомление протестантского и католического мира (да и многих православных) с апофатическим богословием православия.

* * * 
СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР БОРИСОВ
ПОБЕЛЕВШИЕ НИВЫ (4)
http://www.krotov.info/libr_min/b/borisov/nivy022.html

В нашей стране, как мы знаем, христианство не было запрещено, хотя и ограничивалось "свободой отправления культа", с одной стороны, и "свободой антирелигиозной пропаганды" - с другой. Следовательно, официально всем желающим быть христианами был оставлен только культ, то есть церковное богослужение. Впрочем, та безболезненность и готовность, с какой наша Церковь отказалась от права наставлять паству каким-либо иным образом, помимо культа, была вполне традиционна. И до 1917 г. основой и практически единственной формой христианской жизни в России было храмовое богослужение. Гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь после, 1917 г., имели, в сущности, политический характер, облеченный в антиклерикальные формы. После установления к началу 30-х годов некоего "конкордата" между новым правительством и Церковью, последняя сохранила то, что представлялось главным и единственно важным, - богослужение.

Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V-VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.

Человек, приходивший в храм "из грешного мира", должен был смиренно "подтягиваться" к монашескому уровню. Кроме того, все государство было пронизано церковной христианской традицией, и ритм его жизни целиком подчинялся ритму богослужебного церковного круга. Поэтому естественно, что сейчас, в совершенно другой исторической обстановке, этот средневековый ритуал чрезвычайно труден для восприятия вновь пришедшим. Впрочем, труден он и для людей уверовавших, крестившихся и уже много лет посещающих храм. При всей их духовной чуткости и любви к храму, обилие архаических и малопонятных элементов в нашем богослужении, особенно, повторяю, во всенощном бдении, по-прежнему остается лишь с трудом переносимым бременем. Не спорю, есть немалое число наших современников, которые, придя к вере уже взрослыми, через 3-4 года вошли в этот ритуал, целиком приняли и полюбили его.

Но надо заметить, что это, во-первых, всегда люди с образованием, которым по их культурному уровню эти усилия оказались возможными, и, во-вторых, принятие всего ритуала всегда сопровождается какой-то неестественной зажатостью и стилизацией себя под некий средневековый стандарт. Здесь не происходит интегрирования церковной культуры, ритуала и, наконец, самого христианства с современностью, а просто имеет место уход от последней, как от тлетворной заразы. Речь, конечно, не идет о приспособлении христианства к нравам нехристианского окружающего мира, а об осознании необходимости преображения этого неоязыческого окружения через активную миссионерскую деятельность всей Церкви, не только духовенства, но и мирян, внутри собственной страны и собственного народа. Оторванное от жизни христианство становится закваской без теста.

Остальные люди, а их среди сознательно пришедших в Церковь большинство, избирают один из двух путей. Либо принимают весь ритуал как нечто неизбежное, что-то безусловно любя в нем, прилепляясь к этому сердцем, живя этим и стараясь соединиться через это со всем нашим верующим народом, терпя все остальное как неизбежный балласт. Либо через какое-то время просто перестают посещать храм, поскольку "неудобоносимые бремена" перевешивают все то, что их привлекает в Церкви и в христианстве. При избрании первого пути, при всем его внешнем благополучии тем не менее остается, как хорошо сказала она женщина, какое-то чувство обиды на Церковь. И это несмотря на то, что уже много лет ходишь в нее, знаешь, что получаешь подлинную духовную поддержку в совместной молитве со всем церковным народом, в исповеди, в причащении, подлинно переживаешь, что "где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду посреди них". И все-таки обида остается: на непонятность и архаичность богослужения, на грубость церковного народа, на слабые проповеди и низкий культурный и духовный уровень духовенства.

Что же касается второго пути - ухода от храмового богослужения, то, конечно, легче всего отмахнуться, что-де "много званых, но мало избранных". Но спросим себя:

так ли проповедовал Евангелие Сам Иисус? Была ли его проповедь сложным ритуальным действием, понятным лишь Для посвященных? Разумеется, нет. "Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Этот призыв звучал в самой простой, обыденной обстановке. Люди шли к Иисусу, привлекаемые не пышными одеяниями или сложными и таинственными священнодействиями, а той духовной силой, которая исходила от Него и исцеляла душевные и телесные недуги человеков. Иисус на протяжении 30 лет жил с людьми их каждодневной жизнью, три года ежедневно проповедовал и только один раз совершил евхаристию*. До недавнего времени наши священнослужители ежедневно совершали евхаристию, раз в неделю проповедовали (некоторые) и никогда не жили бок о бок с людьми - их работой, их каждодневной жизнью.

Как раз именно профессионалов - книжников, фарисеев и саддукеев - проповедь Иисуса не устраивала и возмущала: "Что это ваш учитель ест и пьет с мытарями и грешниками?"; "Не от Бога этот человек, раз он не соблюдает субботы!" На что Иисус отвечал: "Я пришел призвать не праведных, но грешников к покаянию... об одном таком грешнике на небесах больше радости, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии".

Без такой обращенности ко всем дальним и ближним, ко всем ищущим утешения, поддержки, истины, без обращенности ко вновь пришедшим со словом именно о Христе и Его Благой Вести, Евангелии, наша служба - страшно сказать эту правду - порой превращается лишь в пышный, торжественный спектакль и для очень многих становится не поддержкой, облегчающей путь к Богу, а преградой на этом пути. Складывается совершенно парадоксальная ситуация: Церковь, самый смысл существования которой проповедовать всем людям об Иисусе Христе, напоминает о Нем до тех пор, пока человек далек от нее. Когда же человек приблизится, вовдет в храм, то внешняя, обрядовая сторона церковной жизни становится барьером, загораживающим Христа от многих ищущих его.

Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об Иисусе Христе, сколько о Самой Себе: проповедовала свой устав, предания, иконы, ритуалы, песнопения и пр. Имеем ли мы в таком случае право утверждать, что с нашей Церковью все в порядке, что кроме того, как сохранить "древлее благочестие", мы больше ни о чем и помышлять не должны? Не даем ли мы в этом случае ожидающим "хлеба жизни", наставления и духовной помощи "камень вместо хлеба"? Не становимся ли мы пастырями, которые пасут самих себя и десяток прибившихся к ним овец, в то время как миллионы их блуждают в горах? Не стоит ли нам повнимательнее прочесть слова, обличающие таких пастырей?

Так говорит Господь Бог:

Горе пастырям Израилевым, Которые пасли себя самих! Не стадо ли должны пасти пастыри? Вы ели тук и волною одевались, Откормленных овец западали, а стада не пасли. Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали, Пораненной не перевязывали, Угнанной и потерянной не искали... И рассеялись они без пастыря. И, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю. -..Вот Я на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их И не дам им более пасти овец, V. не будут более пастыри пасти самих себя...
(Иез.34:2-5,10)

* * * 
Cергий Желудков
ПОЧЕМУ Я ХРИСТИАНИН
http://www.krotov.info/library/07_zh/zhel/udkov_04.html

("Христианская свобода"). _Восстание против фарисейства_ - вот что привело Иисуса на суд Синедриона. Можно вообразить, что если бы Христос, не узнанный, явился бы среди нас сегодня - конечно, Он вступил бы в конфликт с нашим фарисейством сегодняшним. Но что БЫЛО ТОГДА, в действительности, когда Он ходил по земле Иудеи! Христос - Учитель любви и духовной свободы. Во всей авторитетности Своего чудотворства Он принципиально нарушает священный Закон. _"Милосердия хочу, а не жертвы",_ - повторяет Он слова пророка Осии. _"Не человек для субботы, а Суббота для человека"..._ "Не то , что входит в уста, а что выходит из уст, может осквернить человека". _"Горе вам,_ книжники и фарисеи, лицемеры". "Слепые поводыри слепых!" Для иудейских законников слышать это - невыносимо. _"Они же пришли в бешенство_ и говорили: чтобы нам сделать с Иисусом"... А Он, мы это видим почти на каждой странице Евангелий, постоянно обличает их _"c гневом, скорбя об ожесточении сердец их"._ И самое ужасное, о чем им страшно подумать - Он свидетельствует о Себе, что Он-то и есть... Мессия, Христос?! Служители самой "православной" религии не узнавали Сына Божия. Для них Он - не только Нарушитель Закона, Отступник: Он - безумный Самозванец! "И еще более _искали убить Его_ иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл Бога, делая Себя _равным Богу"_ (по Иоанну, гл.5). В этом беспримерном конфликте компромисса не может быть, развязка неотвратима. "И смерть уже витает над Его священной главой" (Фаррар). Арест. суд Синедриона."... Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: _Ты ли Мессия, Сын Благословенного?_ Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных... Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей? Вы слышали, _богохульство._ Как вам кажется? _Они же все признали Его повинным смерти._ И некоторые начали плевать на Него, и, закрывая Ему лицо, ударять и говорить Ему: прореки. И слуги били Его по щекам"...(по Марку, гл.14). Второй суд - у Пилата. Иудеи кричат: "Мы имеем Закон, и по Закону нашему _Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим_ (по Иоанну, гл.19). Вот за что умер Христос. Сын Человеческий осознал Себя Сыном Божиим; эту правду Он исповедал пред ужасом Креста, за эту правду Он умер - и силою этой правды совершилось Его Воскресение... Таков смысл евангельской истории - и это уже "не вмещается" в пророческие символы ветхозаветной Библии. Но есть в символе Искупления одна сторона, которая, мне кажется, отчасти доступна нашему уразумению. Есть интуиция таинственной ОБЩНОСТИ человечества - не только телесной, но и духовной общности. Вспоминая павших в битвах великой войны, я отчетливо сознаю, что и ЗА МЕНЯ убиты они. Видя страдания больных и уродов, я испытываю безотчетное чувство, что и ЗА МЕНЯ страдают они... Даже при моей холодности я способен радоваться и гордиться, огорчаться и стыдиться ЗА ДРУГОГО человека. Читая произведения великого писателя, я радуюсь, что он и за меня, ЗА ВСЕХ НАС выразил то, что и мы носили в душе, но никогда не сумели бы так прекрасно сказать... Вот и в этой работе я так часто цитирую "чужие" слова, потому что беден своими; но в Церкви - ВСЕ ОБЩЕЕ. У Достоевского старец Зосима учил: "Если сам согрешишь, и будешь скорбен даже до смерти о грехах твоих или о грехе твоем внезапном, то _возрадуйся за другого,_ возрадуйся тому, что если ты согрешил, то _он зато праведен_ и не согрешил"... Тот же старец говорил о таинственном ЕДИНСТВЕ всех: "Юноша брат мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, _ибо всё как океан,_ всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь, а в другом конце мира отдается". В семье, "домашней церкви", мы как нельзя более искренне радуемся друг за друга и страдаем друг за друга, бесконечно прощаем друг другу, - и это бывает столь же чудотворно, как чудесно зарастают раны в живом теле...И вот - все это, - только проблески и подобия той таинственной ОБЩНОСТИ, в которой Христос страдает с нами и за нас, и Божественное совершенство Его Личности становится достоянием всего человечества доброй воли. Об этом и сказано было пророчество в свитке Исайи - что _ранами Его мы исцелились._

* * *
Сергей Булгаков
ПРАВОСЛАВИЕ
Очерки учения православной церкви.
ЦЕРКОВЬ КАК ПРЕДАНИЕ (III)
http://www.krotov.info/libr_min/b/bulgakovs/prav_02.html

Итак, надо прежде всего различить, в чем церковное предание остается всегда единым и не допускаютцим ничего нового. Неизменен и всегда себе равен Дух Божий, живущий в Церкви, и не изменяется Христос. Но, с другой стороны, надо и ясно понять неустранимость догматического развития в раскрытии церковного самосознания, хотя разные его выражения имеют лишь церковно-историческое происхождение и прагматический характер. Это признание прагматизма (или, что то же, историзма) в догматическом развитии, а следовательно, и в догматических формулах, - которые делаются, хотя и для всех времен, однако на языке своей эпохи, - не умаляет значения догматов и не вносит в их разумение общего исторического релятивизма, в силу которого догматы могут не только возникать, но и устаревать или отмирать. Релятивизм относится не к содержанию, а к форме. Что же касается содержания, оно входит в единство и самотожественность церковного предания и является неотменным и, в этом смысле, безошибочным и, так сказать, абсолютным. Но абсолютизируя содержание, нельзя абсолютизировать и форму, хотя и следует видеть высшую целесообразность и предустановленное соответствие между данной, именно, формой и содержанием. В частности, например, греческая философия явилась такой наиболее совершенной формой для христологии, античные традиции в искусстве положили основание иконографии для изображения божественной благодатной жизни в человеческом естестве. И этот прагматизм формы не является препятствием для той особой боговдохновенности, которою отмечены, по верованию Церкви, напр., догматические определения вселенских соборов. Надлежит вспомнить, что и Слово Божие имеет свою историческую оболочку, принадлежа, как памятник, определенной эпохе и неся на себе ее черты, и это, однако, не мешает его боговдохновенности. Однако неверно было бы и отожествлять догматические формулы церковного предания, имеющие церковно-историческое происхождение, со Словом Божиим, в себе имеющим свою безотносительность и вечность. Если, например, мы будем прослеживать тринитарные формулы в церковной письменности, мы убедимся, что, имея в виду одно и то же содержание, отдельные церковные писатели, притом авторитетные, дают ему столь приблизительное и неточное выражение, которое мы можем понять и принять только исторически. Конечно, в этом отношении возвышаются, как горные пики, догматические определения вселенских соборов, однако же и они, для правильного уразумения их содержания, требуют также и исторического комментария. Все церковное предание состоит из таких относительно-абсолютных, прагматических, исторически обусловленных выражений единой жизни Церкви. Это означает, что оно должно быть всегда исторически постигаемо в своем выражении и изнутри опознаваемо в своем единстве. И это означает также, что оно никогда не заканчивается, но продолжается, пока продолжается история. А потому и наша собственная эпоха, и наша собственная жизнь есть продолжающееся предание, поскольку она протекает в единстве церковном, в единении предания. Отсюда следует далее, что церковное предание, для того чтобы стать таковым, реализоваться для нас, должно быть живым преданием, которое становится таковым при наличии нашего собственного жизненного его восприятия. Но для этого оживления предания в нас требуется собственное вдохновение, соответственное напряжение духовной жизни. Церковное предание, иными словами, есть не статика, но динамика, оно оживает для нас в огне нашего собственного воодушевления. Книжники и фарисеи всех времен хотят обратить предание или в мертвую археологию, или внешний закон и устав, в мертвящую букву, которая требует себе подчинения. Но не это законничество есть сила предания даже тогда, когда подчинение ему имеет силу закона, а внутреннее его приятие чрез духовное в него вхождение. Нет ничего ошибочнее, поэтому, распространенного на западе представления, что восточная церковь, как церковь предания, застыла в неподвижности внешнего ритуализма и традиционализма. Если бы даже это и имело место там или здесь, это означало бы частичную немощь, местный упадок, но не выражало бы существа предания, которое состоит именно в живом, неисчерпаемом потоке церковной жизни, и опознается чрез свою собственную творческую жизнь. Предание должно быть в этом смысле творческим, и иным оно и не может быть, потому что чрез творчество собственной жизни оно оживает для нас во всей своей силе и глубине. Но это творчество не есть своеличное, индивидуалистическое, а церковное, кафолическое самосвидетельство Духа, живущего в Церкви. Церковное предание содержит в себе церковную истину, насколько она раскрыта и преподана как руководство для жизни в Церкви. Хотя оно в своих обнаружениях продолжается и теперь, но для каждого данного времени ему присуща та безошибочность и достаточность (infallibilitas et irreformabilitas), которая вообще свойственна Церкви. Безошибочность, о которой, хотя и без должной ясности, говорится в Ватиканском догмате, есть ничто иное как особое качество истинности жизни или жизни в истине, которое свойственно Церкви, и этой истинной жизни соответствует и истинность догматического самосознания Церкви. Таким образом, это не есть теоретическая, отвлеченная безошибочность, в качестве критерия знания, которого ищет гносеология и за который ее принимает католическая догматика, но свидетельство о практической истинности жизни по силе данного догматического самосознания, и лишь из этой практической истинности проистекает и истинность догмата как предмет познания. Primum vivere, deinde philosophari. И в этом смысле вся церковная жизнь есть единая истина, как бы ни различались догматические ее формулы. Она едина как во времена первохристианства, когда вся догматика Церкви исчерпывалась исповеданием Ап. Петра, как в эпоху вселенских соборов с их сложным богословием, так и в еще более сложные времена наших дней. Ересь не есть теоретическая погрешность в догматике, но повреждение этой истинной жизни, из которой следует выпадение из единства церковного и в догматическом сознании. Достаточность же или полнота церковного предания означает не то, что оно не может. быть восполнено как законченное, но что преподаваемое Церковью учение является всегда достаточным для истинной жизни или для спасения.

* * *
Николай Бердяев
СМЫСЛ ТВОРЧЕСТВА
Опыт оправдания человека (VII)
http://www.krotov.info/berdyaev/1914/1914srns2.html

С покаяния начинается борьба с тьмой греха. Без великого таинства покаяния духовная жизнь немыслима. Грех не только должен быть осознан, но и должен сгореть в огне покаяния. Но всякий проходивший через религиозный путь покаяния знает, как сложен и разнокачествен и небезопасен этот путь. На пути покаяния зреют духовные плоды высшей жизни. Но не всегда плодоносно покаяние. Покаяние может не давать плода и может дойти до омертвения, до духовного самоубиения. Покаяние может довести до сгущения тьмы внутри себя, до опасной самопогруженности. Когда путь покаяния достигает точки омертвения, тогда мистически неизбежен переход на иной путь. Еще один шаг в покаянии, и человек духовно умрет. Святые отцы и мистики говорят, что покаяние должно быть плодоносно, что покаяние не должно доводить до духовного отчаяния, ибо отчаяние – самый большой грех. Когда покаяние переходит в отчаяние, оно должно остановиться, оно не имеет уже оправдания, как не рождающее света. Эта точка отчаяния и омертвения духа знаменует собой неизбежный переход на иной путь духовного делания. Вся ценность покаяния – в рождении к новой жизни. Когда наступает мертвое отчаяние прийти к новой жизни через покаяние, когда тьма внутри достигла последнего сгущения и сосредоточения, тогда покаяние теряет свою ценность и само должно быть преодолено. И остается один только путь спасения от духовной смерти, от собственной выявленной и воплощенной тьмы – путь творческого потрясения духа. Таинственно и чудесно перерождается покаяние в творческий подъем и оживает омертвевший и угасавший дух, освобождаются его созидательные силы. Творчество не может заменить покаяния. Путь покаяния неизбежен. Но творческий экстаз и творческий подъем есть революционное рождение к новой жизни. Для самого творчества необходимо покаяние, но потрясение творческое качественно различно от потрясения покаянного. И в творчестве побеждается грех и сгорает тьма, но это иной путь духа, чем путь покаяния. Само по себе покаяние не есть еще возрождение. Возрождение есть уже творческий подъем. В творческом возрождении сгорает и испепеляется тьма, которая не могла сгореть в покаянии. И безумны те, которые требуют лишь одного покаяния, запрещают и боятся творческого подъема, хотят довести человека до духовного отчаяния и омертвения. Эти исключительные любители покаяния и боязливые противники творчества – враги возрождения духа, рождения к новой жизни. Творчество – такое же религиозное делание, как и аскетика. В творческом религиозном опыте есть не отрицательное, а положительное преодоление «мира». «Мир» должен быть побежден аскетически и творчески. Только аскетически, одним покаянием нельзя победить «мир», нельзя до конца сжечь грех и тьму. Святоотеческая аскетика была некогда новым словом, новым делом в мире, героическим вызовом ветхой природе, ветхому Адаму. Ныне омертвела святоотеческая аскетика, она стала трупным ядом для нового человека, для новых времен. Революционный дух аскетики превратился в окостенение, в инерцию. Исаак Сирианин был трепетно живым в свое время, и он остается навеки живым. Дело Исаака Сирианина было революционное дело, оно сверхчеловечески противилось ветхой природе, в нем была динамика в направлении наибольшего сопротивления природе. Но ныне Исаак Сирианин, святой, великий и вечный, может стать для нас источником смерти. Подвижничество было подвижно, ныне стало оно бездвижно и может быть названо бездвижничеством. Ныне мир идет к новым формам аскетической дисциплины . Старый опыт смирения и послушания переродился в зло. И неизбежно вступление на религиозный путь непослушания миру и злу мира, когда в плодах послушания чувствуется дух смерти, трупный яд. Не со смиренным послушанием должен обратиться человек к миру, а с творческой активностью. Сам опыт богообщения переходит в мир как акт творчества. Ибо революционная аскетика превратилась в консервативное охранение. У Феофана Затворника, который в XIX веке идет за Исааком Сирианином и реставрирует его, в центре уже не мистика противления ветхой природе, не переход в иную жизнь, а прежде всего послушание последствиям греха, а оправдание того, что есть, и охранение всех форм этой жизни. Из безумной аскетической мистики вывели охранительное жизнеустройство, поддержание ветхих устоев этой жизни, жизни «мира сего» . Почти непостижимо, какими путями аскетическая мистика переродилась в это консервативное, косное жизнеустроение «мира сего». Дух творческий окончательно признается грехом. Само христианство, некогда молодое, новое, революционное, стало дряхлым и ветхим. Предание, которое некогда творилось, было творческой динамикой, превратилось во внешний авторитет, омертвело, закостенело. То, что для других было жизнью, для нас стало мертвой формулой, внешне нам навязанной. Новый Завет переродился в религию книжников и фарисеев. Христианство так же мертвеет и костенеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и костенел Ветхий Завет перед явлением Христа. Сами призывы к покаянию уже не плодоносны, уже нет в них жизни.

* * *
АЛЕКСАДР БЕЛАВИН
Священник Александр Мень
http://www.krotov.info/library/b/belavin.html

см. - www.messia.ru/rasylka/002/187.htm#2