> Не чужой – Свой⁸

> В четвертое воскресенье по Пасхе читается в церкви отрывок Евангелия от Иоанна об исцелении расслабленного.

> ...Был праздник иудейский, – говорится там, – и пришел Иисус в Иерусалим. Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды, ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью. Тут был человек, находившийся в болезни тридцать восемь лет. Иисус, увидев его лежащего и узнав, что он лежит уже долгое время, говорит ему: хочешь ли быть здоров? Больной отвечал Ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня. Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошел (Ин.5:1-9).

> Вот этот евангельский рассказ. И многие, прослушав его, скажут, должно быть: «Опять чудеса, опять что-то первобытное, ничего общего не имеющее с современной жизнью, с нашими интересами, нуждами, запросами». Да, конечно, с первого взгляда это, может быть, и так. Но вслушаемся, вдумаемся. Евангелие по-детски просто, и все эти повествования так кратки, что современному человеку легко обмануться этой краткостью и простотой! Ему всё кажется, что истина о нём сложна и громоздка, что сам он так сложен! И быть может, вечная тайна и вечная сила Евангелия – в этой удивительной простоте, в том, что оно сводит всё к самому главному и первичному: к добру и злу, свету и тьме, Богу и человеку, жизни и смерти. А ведь если подумать – сосредоточенно, глубоко, не только умом, но всем существом, – то в конце концов, в последнем итоге вся сложность жизни, всё в ней упирается в простоту этого главного и первичного.

> Итак, что же открыто нам, мне, каждому из нас в этом простом рассказе? Что в нём вечно и потому не преходит, не растворяется в видимой сложности, суете, шуме и грохоте нашей такой поверхностной, такой пустозвонной жизни?

> В центре его – вопль расслабленного к Христу: Не имею человека! Это вопль, это скорбное признание того, кто на опыте познал всю страшную силу человеческого эгоизма, когда каждый за себя и каждый для себя! Вот великое множество слепых, хромых, больных, иссохших! И все они ожидают движения воды, т.е. ждут помощи, исцеления, утешения, поддержки. Но в этой толпе каждый одинок, каждый ждет помощи лишь себе и, когда возмущается вода, бросается вперед, забывая о других.

> В евангельской перспективе купальня – это, конечно, образ мiра и человеческого общества, символ в каком-то смысле самой структуры человеческого сознания. О да, в мiре есть много примеров преодоления эгоизма, самопожертвования и т.д. Но вглядитесь, вдумайтесь: даже когда человек по видимости и преодолевает свой эгоизм, он всё равно остается пленником себя и своего. Если не я сам, то моя семья; если не моя семья, то мой народ; если не мой народ, то моя партия, мой класс – свое, обязательно свое, которое столь же обязательно противополагается чужому, а значит – и чуждому, враждебному.

> «Так устроен мiр, – скажут нам, – и ничего с этим не поделаешь». Но неужели это и есть последняя, «объективная» правда о человеке и человечестве? Неужели всё в этом мiре построено на личном или коллективном эгоизме и им одним движется? «Капитализм, – говорят нам, – это зло, потому что в основе его – эгоизм». И вот крушат капитализм во имя коммунизма. Но ведь коммунизм тоже только и делает, что отстаивает свое против чужого. И нет выхода из этого порочного круга, и мы уже даже задыхаться перестали в этом мiре, который пронизан всепоглощающим эгоизмом. Когда-то, в двадцатые годы этого века молодой человек, почти мальчик, покончил жизнь самоубийством и оставил записку: «Я не могу жить в мiре, в котором все жулят». Вот он задохнулся, не выдержал, не принял. А нас всех постепенно берет измором привычка, и ужас эгоизма перестает ощущаться нами как ужас.

> Так вот, евангельский рассказ – именно об этом. И все больные и иссохшие в нём больны, в первую очередь, неисцельным эгоизмом, который приводит к воплю: Не имею человека! Нет человека. А это значит, что человек начинается там, где преодолен эгоизм, что человек – это лицо, обращенное к другому человеческому лицу, это глаза, всматривающиеся с любовью и участием в глаза другого, это любовь, солидарность и помощь. И Евангелие говорит нам, что этот новый, настоящий человек явлен во Христе. В Нём приходит к одинокому и исстрадавшемуся не чужой, а Свой. Приходит, чтобы воспринять его страдание как Свое, его жизнь – как собственную, приходит помочь, полюбить, исцелить. «Хочешь ли быть здоров?» – это вопрос не того, кто хочет навязать свое, любой ценой убедить, но вопрос подлинного участия и настоящей любви.

> Конечно, религия тоже может быть эгоистичной, тоже может быть занята лишь собой, своим. Но важно понять, что такая религия, сколько бы ни прикрывалась она христианством и его терминологией, никогда по-настоящему христианской не будет. Ибо всё христианство – в прорыве сквозь страшную твердыню эгоизма к той любви, которую, по слову апостола Павла, излил в наши души Бог (см. Рим.5:5) и которая есть новая, последняя и вечная Его заповедь. О ней – всё Евангелие, вся наша вера.

 

> Возвращенный Человек

> Христос воскресе!

> В третье воскресенье после Пасхи слышим мы в церкви евангельский рассказ о встрече Христа с расслабленным. Вот как описывает ее евангелист Иоанн: <.....>.

> С первого взгляда этот краткий рассказ похож на множество других евангельских рассказов о чудесах Христа. Действительно, всё Евангелие полно чудес. И это между прочим – одна из причин ожесточенной борьбы с ним пресловутого «научного атеизма». И даже религиозные, верующие люди пытаются строить свои аргументы в защиту Евангелия, обходя молчанием чудеса, поскольку не в них, мол, дело и не на них основана настоящая вера.

> Но оставим сейчас в стороне интересный и сложный вопрос о чуде как таковом. Когда-нибудь мы вернемся к нему и попробуем ответить на те возражения, что постепенно превратили чудо в запретную тему, обращение к которой вызывает у неверующих насмешливую улыбку, а у верующих – некое смущение. Сосредоточим свое внимание на этом чуде, и тогда, быть может, нам яснее откроется смысл других чудес.

> Замечу здесь, что в Евангелии от Иоанна чудеса всегда имеют символическое значение. Иоанн и называет-то их не чудесами, а «знамениями», т.е. указаниями, знаками, смысл которых не в них самих, а в том, что они раскрывают в служении Христа и в Его учении. Знамением чего же является это чудо – исцеление паралитика, тридцать восемь лет пролежавшего у спасительной, однако недоступной ему воды? В центре евангельского рассказа как ключ к нему – слова расслабленного: Не имею человека, который опустил бы меня в воду, т.е. нет никого, кто на протяжении этих нескончаемых лет пришел и сделал бы то, от чего зависело спасение больного. Итак, первое, что открывается нам здесь, – это страшное одиночество человека. Мiр, превращенный в холод разъединенных жизней и насквозь пропитанный эгоизмом, когда каждый – только за себя. Таково христианское понимание трагедии греха, трагедии грехопадения.

> Нам возразят: «Но разве нет в мiре помощи, солидарности, любви, жертвенности?» Да, конечно, есть. Но не странно, не страшно ли, что даже то, что соединяет людей мiра сего, – нация, семья, класс, идея и т.п. – в свою очередь оказывается причиной разъединения, источником нелюбви и даже ненависти? «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – но соединяйтесь непременно против кого-то, для борьбы с кем-то. Семья – разве не бывает и она выражением группового эгоизма? Патриотизм – разве не держится и он так же часто отвержением всего, что чужое, не свое? Если по-настоящему глубоко вглядеться в жизнь, мы найдем в самой основе ее странный и страшный закон разделения, борьбы всех против всех – закон, приводящий в конце концов к предельному одиночеству каждого.

> И наконец, последнее, самое страшное торжество этого разъединения и одиночества – смерть. «Как я жил один, так и в могиле буду лежать один»⁹, – записал в своем дневнике Чехов. И что можно возразить на эту самую грустную, но и самую правдивую человеческую запись? Это одиночество пытаются заглушить, преодолеть растворением человека в каком-то безличном «коллективе», в толпе, шагающей в ногу, где он постепенно приучается жить и чувствовать «как все». Но это не преодоление, а обман, ибо и в толпе каждый всё равно остается одинок. И этот-то вопль одиночества, эту тоску оставленности выражают слова расслабленного: Не имею человека. Ибо человек перестал быть человеком для своего собрата, в мiре есть лишь союзники и враги, но нет ближних.

> И отсюда второе знамение, раскрывающееся в этом чуде, – таким ближним, братом, любящим приходит Христос. Сын Человеческий, – говорит Он, – не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк.10:45). Если христиане веруют, что во Христе явился людям Бог, то это, без сомнения, не тот бог, которого антирелигиозная пропаганда изображает тираном и деспотом, одержимым манией величия и требующим непрестанного поклонения. У Бога, в Которого веруют христиане, одно имя – Любовь. Любовь соединяет Бога с человеком, и от человека Он хочет только любви, но такой, что объемлет всё и всех, исцеляя страшное одиночество, на которое обречен человек в мiре, где иссякла любовь.

> И только по-настоящему почувствовав это, можно понять и всё дальнейшее, – всё то, что составляет камень претыкания и камень соблазна (1Петр.2:7) в христианстве: смерть на Кресте, Гроб и в конце – победу над смертью. Всё оно, христианство, в этом возвращении человека человеку, в радости любви и веры, преодолевающих одиночество, разделение и, наконец, смерть. Это и есть подлинное чудо. Мы не говорим больше человека не имею, ибо рядом с нами навеки Тот, Кто открыл нам победу любви.

> Христос воскресе!