> <.....> Ранний период христианства — не просто один из отрезков нашего исторического пути. Формы, обретенные им, нельзя рассматривать как плод исключительно человеческого поиска. Бог действительно был близок к тем людям, которым мы обязаны возникновением классических норм (канонов) православной мысли, молитвы, аскезы, этики и искусства. Во всяком случае Он был очевидно ближе к ним, чем к нынешним их критикам.

> Да, церковная жизнь есть жизнь людей, и формы этой жизни вырабатываются людьми. Но только ли людьми? Ф.Бэкон однажды сказал, что "истина — это дочь своего времени". С этим его суждением вполне можно согласиться. Если только не забыть поинтересоваться: а кто ее отец? И если отцом истины не является время, то, значит, Истина приходит к нам из того мира, где времени нет и где "нет ни тени перемены" (Иак.1:17).

> Поэтому путь православия всегда лежит между двумя крайностями. Одна из них — крайность безлюбовного модернизма, который забывает, что христианство — не просто религия духа и развоплощенной мистики, но есть возвещение того Слова, что жаждет воплотить Себя в человеке и в человеческой истории <...>. Вторая крайность  —  фундаментализм, который полагает, что это воплощение уже состоялось всецело в одной из прошлых эпох, что Христос не один и Тот же вчера, сегодня и вовеки, но Христос VII столетия (или XVII)  —  иной, нежели Христос ХХ века: первый дает Своей Церкви дары творческого устроения церковной жизни, а второй — нет.

> Формально Церковь ничего не отсекает из однажды вошедшего в состав ее предания. Более того — она грозно возглашает: "Никому да не будет позволено вышеозначенные правила изменять или отменять и кроме предложенных правил принимать другие" (Трульский собор, правило 2). Но в реальной жизни Церковь не считает себя связанной этими своими же установлениями. И после Трульского собора собирались соборы как вселенские, так и поместные. И они принимали как новые канонические правила, так и новые исповедания веры. Третий Вселенский Собор запретил составлять новые Символы веры, но они тем не менее появились и вошли в жизнь Церкви <...>.

> Церковь ничего не отменяет, она всё хранит, но какие-то части предания она неофициально и негласно отстраняет от себя, кладет в сокровищницу, в библиотеку и не руководствуется этими пластами и сторонами предания. Но наступает время  —  и это неотсеченное предание, не выброшенное, а сохраненное, вновь оказывается своевременным и может быть использовано. То, что некогда предписывалось, порой позднее становится недопустимым; то, что некогда запрещалось, бывает, превращается в правило (например, первоначально епископ должен был быть женат; затем правила прямо говорили, что епископ пусть будет или разведен, или вдов, или неженат, но принявший монашеские обеты не должен становиться епископом; наконец, провозгласили, что только монах и может быть епископом.) Это не измена и не непоследовательность. Это просто признак жизненности традиции. <....>