> ВОЙНА И ВОСКРЕСЕНИЕ

> Христиане защищали войну, взывая к воскресению: “В Евангелии сказано, что нужно больше бояться убивающих душу, чем убивающих тело. Физическая смерть менее страшна, чем смерть духовная. А до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать ужас этого убийства. На войне разрушают физическую оболочку человека, но ядро человека, душа его может остаться не только не разрушенной, но может даже возродиться. Очень характерно, что более всех боятся войны и убийства на войне — позитивисты, для которых самое главное, чтобы человеку жилось хорошо на земле, и для которых жизнь исчерпывается эмпирической данностью” (Бердяев).

> Само по <себе> бесстрашие оправдано, но не может быть оправдано бесстрашие по отношению к чужой жизни, к чужим страданиям. Это бесстрашие тех, кто утешает Иова, неугодное Богу. Бог сострадает, а не утешает в страданиях. Если бы и было верно, что войн`ы больше боятся неверующие, то это означало бы позор не позитивистам, а христианам. Из осуждения мещанства и материализма вовсе не следует скакать в оправдание войны, а следует подыматься туда, где не материальное является критерием, будь то материальное изобилие или материальное обнищание. Христианин видит, что зла в мире больше, но это не делает его более терпимым к злу поверхностному, — тогда бы христианин уподоблялся гностику, презирающему материю, и не шел бы в больницу ухаживать за больными. Следует помнить, что несправедливую агрессию часто оправдывают именно тем, что враг причинил “тонкое”, “нематериальное” зло, оскорбив честь  — такие оправдания есть последнее прибежище людоедов. А впрочем, увы, наверное не последнее.

> На самом деле, именно Воскресение Христа есть главное, что делают войну невозможной. Логические и религиозные аргументы пацифизма возможны были и до Христа, возможны помимо Христа, но они бессильны. Воскресение Христово делает войну либо бессмысленной, ибо если Христос воскрес, если я воскресну, если ближний мой получит вечную жизнь, значит, можно потерпеть. Можно потерпеть свои страдания, можно потерпеть и страдания ближнего. Между тем, до сих <пор> у христиан действует настоящий двойной стандарт: когда мы не затронуты, мы призываем ближнего терпеть страдания, нищету, несправедливость. Когда затрагивают нас (или нам кажется, что нас затронули), мы призываем положить свою душу на поле брани  — якобы за ближнего, якобы защищая женщин и детей. Но всякая война есть мученичество, всякий убивающий на войне есть всего лишь палач, действующий от имени общества, не от имени Божия, пытающийся предупредить еще несовершенное преступление. Христианин же не может быть палачом, а потому не может быть и солдатом, он не может убивать, а мучительную смерть принимает и не очень этим гордится, потому что его ждет Воскресение.

> Того же, кто убил, ждет не вечная жизнь. И если кто-то убил, защищая слабого, это ничего не меняет, ибо слабого защищает Бог, надежда слабого лишь в том, что есть вечная жизнь. Когда защита жизни делается высшей ценностью, оправдывающей убийство, мы свидетельствуем не о своем уважении к жизни, а о своем неверии в вечную жизнь, в Воскресение.