> ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ

> Во всей Библии не встретишь более одинокой фигуры, чем Иоанн Креститель. Его нельзя причислить полностью ни к Ветхому, ни к Новому Завету. У нас не складывается его цельный образ, когда мы собираем фрагменты известных нам о нём сведений. Впрочем, Иоанн и сам не был в состоянии определиться и трижды отклонил просьбы как-то обозначить себя (Ин 1, 19 и сл.); он просто привел сравнение  — сравнил себя с гласом вопиющего в пустыне. Впрочем, Иоанн хорошо осознаёт свою роль водораздела. В такой роли видит его также и Иисус Христос: по Его словам, он есть величайший из <..> рожденных женами, но, с другой стороны, самый малый в Царствии Небесном больше его (Мф 11, 11). Иоанн — "больше чем пророк" (Мф 11, 9). Но как в Ветхом Завете человек может быть больше пророка? Он  — "посланец", приготовляющий путь; "Илия" последних времен (так называет его Иисус), который должен был возвестить пришествие Большего, чем он сам, и который всё же не смог сразу распознать Его из-за пролегающей между ними пропасти: "Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?" (Мф 11, 3). Он должен был составить себе образ о непредставимо Большем, Который грядет за ним, чтобы он мог возвестить о Нём: в противоположность воде, в которой он крестил, с Ним — "Дух Святой" и "огонь", причем огонь этот подобен "неугасимому пламени", которое пожирает всё и вся неподготовленное (Мф 3, 11 и сл.; Лк 3, 16 и сл.). Но прежде всего Иоанна тяготит непреодолимая пропасть между ним и Грядущим. Иоанн о себе самом троекратно произносит "нет", так что становятся невозможны любые попытки принять его за кого-либо другого. Кроме того, мы видим, как он принимает на себя жест уничижения ("я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его"; Мк 1, 7). Негативизм его миссии заметен и в его воздержании: "Пришел Иоанн, не ест, не пьет" (Мф 11, 18). Он же виден и в испуганном отказе крестить Пришедшего за ним: "Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?" (Мф 3, 14).

> Он, таким образом, причисляет себя к "ветхому" из Завета, а оно должно умаляться (Ин 3, 30), но из этого его состояния нельзя понять суждений Иисуса относительно его принадлежности. Нельзя понять их и на основе известного речения "об употребляющих усилие" (Мф 11, 12; Лк 16, 16), потому что, согласно Луке, "закон и пророки" продолжают действовать до Иоанна и только "с сего времени Царствие Божие благовествуется". Но по Евангелию от Матфея Иоанн Креститель уже относится к новой эпохе: "От дней Иоанна доныне Царство Небесное силою берется; ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна" (Мф 11, 12 и сл.). Даже если согласиться, что ап. Лука точнее передает первоначальный смысл, всё же не забудем, что, как говорится о младенческих годах Иоанна, Грядущий вслед за ним освящает Своего Предтечу в материнской утробе и тем готовит его к будущей миссии. <….> призвание Иоанна выражено отчетливо  — и уже во время знаменательной встречи <Марии и Елизаветы>, <.> в <…> речении: "И ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо пред`ыдешь пред лицем Господа приготовить пути Ему" (Лк 1, 76). Подрастающий Иоанн сознает непреложность своего избранничества, и с таким мироощущением он и пришел к ниоткуда не выводимой вероучительной формуле своего крещения.

> Сказанное выше приближает нас к образу Иоанна Крестителя в Евангелии от Иоанна <…>. У Иоанна апокалиптический образ Грядущего вослед, Предпославшего себе Предтечу, свойственный другим евангелистам, уступает место значительно возросшему прозрению в огне и в духе: "На Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть" (Ин 1, 33). Вероятно, одновременно Иоанн Креститель дошел до понимания, что Божественный огонь поглотит и Идущего за ним, как жертвенного агнца. С этого момента "голос в пустыне" становится "перстом указующим": "Вот агнец Божий" (Ин 1, 36). Креститель больше не удерживает подле себя своих учеников. Он рад тому, что за Иисусом теперь ходит больше народа, чем за ним (Ин 3, 26 и сл.). Он даже радуется и тому, что его собственное призвание теперь сокращается, а дело Пришедшего за ним  — возрастает.

> Пророк-мудрец в нём, насколько этот образ причисляется Ветхому Завету, умаляется, а новозаветная природа, напротив, набирает силу. Иоанн Креститель всё прекрасно понимает: он уже не говорит о <том, что он недостоин> развязать ремень на обуви; он теперь рисует образ друга жениха, который радуется, что приводит к нему невесту, радуется, что вместо его голоса раздается теперь "голос жениха". Эта "исполненная радость" Иоанна Крестителя (Ин 3, 29) свидетельствует, что он  — как раз потому, что сам умалил себя,  — ныне входит в число возлежащих на брачном пире Нового Завета.