> <....> уже первые два прошения <молитвы святого Ефрема Сирина>, об избавлении от духа праздности и уныния, имеют дело не с какими-то поверхностными и случайными явлениями, и главное, не с какими-то мелкими недостатками, а с чем-то поистине глубинным — с опустошенностью души и унынием, которые ведут к помраченному и циничному восприятию самой жизни.

> <...> На следующем месте в великопостной молитве стои́т «любоначалие». Опять архаичное с виду слово, опять что-то предельно чуждое умственным и духовным интересам «современного человека»… Ну, а если вдуматься? Не станет ли сразу же очевидно, что это древнее слово или, вернее, обозначаемое им явление составляет загадочную и одновременно страшную пружину всей современности действительности, служит ключом к нашей (как, впрочем, и ко всякой другой) эпохе? Не к глубокой древности, а к недавним временам относятся, на нашей памяти, всё еще запуганной и израненной, лежат они, страшные десятилетия такого любоначалия, какого, пожалуй, не видел мiр.

> Имя этому любоначалию — Сталин и сталинизм. Целые века еще, наверное, будут разгадывать историки страшную тайну этого явления, искать ему какое-то рациональное объяснение, выводимое из всякого рода объективных и субъективных причин. А Церковь тысячелетие назад уже объяснила его, указав самым кратким и простым образом те духовные причины, ту последовательность внутренних состояний, которые к нему приводят. И перечисляет их в своей великопостной молитве как опустошенность, уныние, а затем и неизбежное любоначалие, т.е. страсть, неудержимая страсть к власти.

> Чего, собственно говоря, хотел Сталин, чего добивался он с безумной страстью? Абсолютной власти над всеми остальными людьми, безраздельного признания его не просто политическим вождем, но «корифеем и учителем» во всех мыслимых областях жизни. К чему всё это привело? К всеобщему ужасу и кровавой бессмыслице, до сих пор потрясающей воображение.

> Нам говорят: мания величия. Но откуда она, эта мания? Ответ напрашивается сам собой. Тайно, но неудержимо вырастает она из той самой пустоты, из того самого уныния, о которых говорит первое прошение великопостной молитвы. Если нет у человека идеала, принимаемого извне и свыше как непреложное вдохновение и норма, как внутренний и самоочевидный закон, который говорит: «Это — добро, это — зло», тогда рано или поздно такой нормой, таким законом становится он сам. И с этой точки зрения Сталин — не исключение. В каждом из нас дремлет маленький сталин, и сталинизм предстает как явление повседневное.

> В том состоянии духовной опустошенности, в том циническом унынии, которым уничтожается всякое вдохновение добра, остается в душе́ лишь голое желание поставить во главу всего, сделать единственным содержанием жизни собственное «я». Сталин — исключение лишь в том смысле, что осуществил это в планетарном масштабе, сделав свое «я» содержанием и нормой жизни для многих миллионов людей. Но разница тут — в количестве, не в качестве. Если нет в моей жизни Господа и Владыки, то господом и владыкой делаюсь я сам. Отсюда другая сторона любоначалия — отказ в самостоятельном существовании всем другим.

> В любоначалии нет даже проблеска радости и счастья. Сам факт, что есть на свете некто, живущий по-своему, становится для одержимого любоначалием источником постоянного страха, тревоги и темной злобы. Это состояние может выражаться в презрении к людям, в равнодушии к их судьбе, к исчезновению чувства простой человеческой солидарности, а проще — к выпадению из любви. И оно же способно толкнуть на путь активного и даже, как в случае Сталина, судорожно-патетического уничтожения чужой личности, к стремлению растоптать ее, оставив лишь тенью моей собственной жизни.

> И вот, говоря о любоначалии, почти автоматически приходишь к последнему «отрицательному» прошению великопостной молитвы, которое говорит о духе празднословия. Ибо если что можно сравнить с кровавой жестокостью сталинской эпохи, то это столь же планетарное ее празднословие. Все эти миллионы лживых и пустых книг о Сталине, вся эта липкая в своей подлости и, опять-таки, пустоте хвала — где они теперь, что от них осталось? Ничего. Они сами — свидетельство собственной пустоты и лживости.

> Нет, рано еще сбрасывать со счетов, убирать из современности эту великопостную молитву, ибо в ней сказано о человеке всё, что можно и до́лжно о нём сказать. В этой молитве раз навсегда представлена, можно сказать, логика греховного пути: сперва внутренняя пустота, затем уныние, затем страсть к власти, затем пустые слова. Не страшный ли это в своем лаконизме портрет нашей эпохи? Не здесь ли корень всего того, что и теперь, после Сталина, по-прежнему движет жизнью множества людей, наполняя мiр страхом и ужасом? Что на это можно ответить?

Аудиоверсия: