> Каюсь. Когда писал прошлое письмо, совсем забыл про mala mentis gaudia — порочные радости ума. Скажем, радость от обиды. Какое разочарование однажды — в разоблачительный миг — узнать, что другого человека не за что винить. Пока обида не прошла, ты всё вспоминаешь о ней, холишь и лелеешь, как похоть. Но, по-моему, это не опровергает мое мнение об обычных радостях. Как сказал Платон, порочные удовольствия — "смешанные". Он привел такое сравнение: когда кожа зудит, ее хочется почесать. Терпеть очень трудно, а если поддашься, подобие удовольствия принесет на миг обманчивое облегчение. Но и зуд никому не нужен, и чесаться приятно не само по себе. Так и обида приятна лишь как средство от унижения. Есть, однако, вещи, которые приятны именно сами по себе. Думаю, о них я написал правильно.

> Упоминание о порочных радостях  — лакомствах ада — очень естественно увлекло тебя от разговора о хвале к разговору о покаянии. Я последую за тобой, ибо ты сказал нечто такое, с чем я не согласен.

> Разумеется, я признаю, что покаянные молитвы  — "акты" покаяния  — имеют разные уровни. На самом низком уровне, который ты зовешь языческим, стоит попытка умиротворить предполагаемый гнев: "Прости, я больше не буду". Высшим уровнем ты считаешь попытку восстановить те хрупкие и бесценные личные отношения, которые проступок разрушил. Прощение в "грубом" смысле, избавление от наказания, здесь если и есть, то как знак, печать или даже побочный эффект примирения. Возможно, ты и прав. Говорю "возможно", ибо мало могу сказать о высшем уровне чего бы то ни было, включая покаяние. Если потолок и существует, до него мне далеко.

> Но между нами есть разница. Я не соглашусь назвать твой низший уровень "языческим". Разве не так каются в Ветхом Завете, в Псалмах? Разве не так делают и христиане, хотя бы за богослужением? "Не воздавай нам по грехам нашим... не прогневайся на нас вовеки... neque secundum iniquitates nostras retribuas nobis".

> Здесь, как и почти везде, то, что мы считаем "грубым" и "низким", и, может быть, даже низшее, гораздо распространеннее в христианской жизни, чем нам хотелось бы признавать. И разве Писание или Отцы ясно и громогласно отрицают это?

> Я признаю, что слово "гнев" можно применить к Богу лишь в виде аналогии. Каяться перед Богом — не просить прощения у разгневанного государя, возлюбленного, отца, хозяина или учителя. Ситуации похожи, не больше. Но что нам известно помимо этого сходства? Копни мы поглубже, мы только ухудшим дело. Ты говоришь: гнев Божий — лишь неизбежное следствие неверных действий по отношению к высшей силе, "оголенный провод не гневается на нас, но если мы коснемся его, нас ударит током".

> Дорогой мой Малькольм, что думаешь ты выиграть, заменив разгневанного государя на оголенный провод? Ты оставил нас всех без надежды: гневающийся простить может, а электричество — нет.

> Твой довод такой: по отношению к Богу даже как аналогия не годится прощение, которое даруют, когда приступ гнева прошел. Его и получать неприятно. Но "приступ гнева" — это твои слова. Подумай, как мирятся люди. Разве от холодного неодобрения легче? Разве к преступнику будут снисходительны только в силу "смягчающих обстоятельств"? Разве вернешь мир лекцией о нравственности? Разве обида ничего не значит? Разве ее замяли или не заметили? Блейк это прекрасно понимал:

> Ты и сам это знаешь. Гнев — не капризный "приступ гнева", а справедливое, благородное, кипящее негодование  — переходит (не всегда сразу) в радушную и ликующую любовь. Так мирятся друзья и влюбленные. Горячий гнев, горячая любовь. Такой гнев — это кровь, которою любовь истекает, когда ее ранят. У влюбленных гнев (не точно отмеренные протесты) — обновление любви. Применительно к Богу и гнев, и прощение — аналогии. Но это аналогии одного круга: жизнь, любовь, глубоко личные отношения. Полиберальнее, "поцивилизованнее не получится. Замени Божий гнев на возвышенное неодобрение, и вместо любви будет гуманизм. "Огонь поядающий" и "совершенная красота" исчезнут. Останется рассудительная школьная директриса или добросовестный судья. Вот к чему ведет высокоумие.

> Я знаю, что "гнев человека не одолеет правды Божьей". Это не потому, что гнев есть гнев, но потому, что человек есть (падший) человек.

> Может быть, я слишком много наговорил. Всё, что могут образы, — облегчить покаяние и прощение или, по крайней мере, не мешать им. Мы не видим вопрос "со стороны Бога".

> Безыскусная картинка покаяния как чего-то подобного просьбе о прощении или даже умиротворению мне по душе тем, что в ней покаяние — поступок. Высокоумие грозит превратить покаяние в состояние чувств. Согласись, что это неполезно.

> Я сейчас как раз об этом думаю, когда читаю Александра Уайта. <.....> Он напомнил мне ту сторону пуританства, о которой я было забыл. Для него о возрожденной жизни свидетельствует постоянный ужас перед своей естественной и (вроде бы) безнадежной испорченностью. Истинный христианин должен неустанно принюхиваться к помойке внутри. Это общая черта многих старых рассказов об обращении. Как в "Изобильном милосердии": "Мое внутреннее изначальное тление... я был поразительно грешен... В своих глазах я был омерзительнее жабы... грех и тление, сказал я, льются из моего сердца, как вода из фонтана". Другой автор (его цитирует Халлер в "Подъеме пуританства") говорит, что заглянул в свое сердце, словно знойным летом в зловонную яму, где среди отбросов и гнили "ползают миллионы живых существ".

> Не правы те, кто считает это видение простой патологией. Я видел "ползающих слизистых тварей" в своей собственной яме, и этот взгляд меня многому научил. Но для Уайта это, по-видимому, не взгляд, а постоянное вглядывание. Нужно ли оно? В Новом Завете говорится о других плодах духа: любовь, радость, мир. И о другом говорит Павел: "забывая <то, что позади>, и простираясь вперед". Совсем по-другому, живительно и свежо, пишет св. Франциск Сальский о la douceur {— нежности} по отношению к себе. И вообще, что толку от неизменных эмоций? Эмоции неизменны, только когда поддельны.

> Ты согласен? Духовное рвотное порой полезно, но нельзя же им питаться всё время! Если и не помрешь, к лекарству выработается "привыкание". А вечное изучение помоев чревато смирением паче гордости.

> Во всяком случае, и один, и на исповеди я, увы, находил, что степень стыда и отвращения, которые я испытываю по отношению к своим грехам, совершенно не соответствует тому, что мой разум говорит об их серьезности. Как в повседневной жизни: степень страха не соответствует тому, что разум говорит об опасности. Плыть по морю в лодке гораздо опаснее, чем сидеть на краю утеса. Точно так же каяться на исповеди в неджентльменских поступках мне было сложнее, чем в нехристианских. Так что наша эмоциональная реакция на наше поведение этически не очень значима.