> Прощальная Беседа Христа должна быть признана за первообраз литургического канона не только потому, что она непосредственно сопровождает самое установление таинства Евхаристии, неразрывно связана с ним и вскрывает его внутреннюю природу, но прежде всего потому, что она содержит в себе всю полноту тех тем, которыми живут и которые развивают все каноны последующих литургий.

> Несмотря на чрезвычайное богатство и разнообразие тем этой Беседы, всё же мы можем выделить из них некоторые центральные, вокруг которых группируются остальные.

> Таких основных тем намечается три.

> I. Прежде всего Прощальная Беседа Спасителя есть беседа о Святой Троице. <.....>

<...>

> II. Вторая тема Прощальной Беседы — это учение Иисуса о Себе как Богочеловеке, Спасителе мира, центре тварного бытия, учение Его о Своем земном деле и в связи с этим учение о Богочеловечестве. <.....>

<.....>

> III. Третья и последняя тема Беседы — это прощальная «новая заповедь». «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин 13:34). Эта любовь не есть любовь мира сего — нет, Спаситель как бы подчеркивает ученикам, что это новая заповедь. «Сия есть заповедь Моя» (Ин 15:12), — говорит Он. Это не заповедь ветхого закона, «люби ближнего, как самого себя», нет, это заповедь о любви по образу того, как Христос возлюбил мир, о любви к ближнему, большей, чем к себе. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15:13). Это — любовь, переливающаяся в мир из Троичных недр Божества — «любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин 17:26), — молится Спаситель к Отцу. Эта любовь есть внутренний знак, которым христиане выделяются из мира (Ин 13:35). Она есть мир, о котором пели Ангелы в День Рождества Иисусова, мир, о котором Он Сам говорит: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин 14:27). Этот мир, который субъективно, индивидуально переживается как любовь, объективно открывается как всеединство, «да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин 17:21).

> Божественное Триединство, Христос — Солнце и Спаситель мира, любовь как новое откровение христианства — вот три мистических центра, которыми живет Прощальная Беседа. Выделяясь, обособляясь при анализе, они в существе своем неразрывно связаны, проникают друг друга, открываются лишь друг в друге и друг через друга. Догмат о Троице есть как бы исходный пункт Беседы. Его действенная реальность противолежит миру как иррациональная, трансцендентная мировому порядку, противоположная ему. Мир — это царство распада, царство дурной множественности и дурного единства, царство тьмы, т. е. взаимной непроницаемости, закрытости всего существующего друг для друга. Христианское учение о Боге есть откровение абсолютной проницаемости. «И вот благовестие, которое мы слышали от Него и возвещаем вам, — пишет апостол, — Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы» (1Ин 1:5), Бог есть Троица, каждая ипостась Божественного Триединства вмещает в Себе в неразрывном Единстве всю полноту Троического Божества, и вся полнота Божества живет в каждой Ипостаси. Так в Боге Три как Одно и Одно как Три. В Нём дурному единству и дурной множественности мира противостоит благое Триединство. Но Оно стоит как трансцендентное миру, не входящее в него, иррациональное для него, как безумие для мира. От мира нет естественных путей к Троице, и от Троицы, от божественных путей — к миру. Есть лишь один Богочеловеческий Путь, и этот Путь — Христос. В Нём человеческое, тварное делается вместилищем Божественной, Триединой Полноты, переходит, претворяется в новый порядок. Он, пережив в Себе всю тяжесть добровольно принятого Им особного, отдельного, индивидуального существования, существования неизбежно смертного и тленного, в Себе Самом преодолел всякую непроницаемость или смертность и тьму, так что в Нём, в Его Плоти, прославленной и блистающей, открылся новый порядок бытия, порядок многоединства. В нём тайна Троицы делается имманентной, соприродной миру, делается творческим началом, организующим Новый Космос. По образу Божественного Триединства мир из царства тьмы претворяется в царство света, где непроницаемость и косность уступают место взаимопроникновению и единосущию. Так по образу Троицы через Христа и в Нём мир претворяется в Церковь, в живое многоединство. Вот связь идей Прощальной Беседы. В ней всё домостроительство нашего спасения раскрывается, развертывается, образует мистический круг, где всё неразрывно, всё связано, где всё субъективное, человеческое находит свою мистическую божественную основу, а всё Божественное отображается в прославленном мире, в прославленной Плоти Иисуса. Но мистический круг или треугольник нашего спасения «Триединство — Христос — Церковь» не только открывается в Прощальной Беседе в своем идейном содержании, нет, он находит себе и подлинное действительное конечное выявление — воплощается в полноте и совершенстве.

> Таинство Евхаристии, занимающее центральное место в прощальной вечери, есть полная и конечная реализация содержания Прощальной Беседы. Не даром оно у синоптиков занимает место, равнозначительное тому, какое у Иоанна занимает Беседа. Они как бы служат эквивалентом друг для друга. Таинство в своем мистическим существе выражает то же, что Беседа — в слове.

> Евхаристия есть прежде всего живой Христос, Христос — Путь, Истина и Жизнь, Истинная Виноградная Лоза, Солнце мира, живой центр не только твари, но всего бытия Божественного и человеческого вкупе. Мало того, Святые Тайны есть вместе с тем и тварное, прославленное многоединство, Новый Космос, который, как закваска, входит в ветхий мир, обожествленное естество, «святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр 21:2). Таинство Евхаристии воистину есть таинство брака Христова, «брачная вечеря Агнца», брак Христа и Церкви. Это столько же воплотившийся Бог, сколько и обоженное естество, плоть мира, ставшая Плотью Христа. Здесь сняты уже оковы и грани непроницаемости, вещности темноты с сущего. Таинство есть объективированная любовь, реализованное тварное единосущие. В нём мы все делаемся единодушными и единосущными друг с другом. Мир становится живым образом Пресвятой Троицы. Ее носит он в своих недрах. В этом смысле один святой отец называет Тело Евхаристии «Телом Трех». Таинство Евхаристии двухсторонне: одной стороной оно обращено к небу, к Богу, оно вмещает в себе всю полноту Триединого Божества, отображает в себе тайну Пресвятой Троицы, открывает порядок единосущия в Христовой Плоти; с другой оно обращено к миру, оно втягивает, принимает в себя мировую данность, укореняя ее в ином мире, выводя из порядка непроницаемости и тьмы, поскольку это мировая данность сама добровольно входит в таинство и, входя, становится Церковью. Эта двухсторонняя природа Евхаристии открывается в Прощальной Беседе. Так Евхаристия есть живое воплощение Прощальной Беседы, и Прощальная Беседа есть раскрытие Евхаристии. Подобно этому и литургический канон есть раскрытие Евхаристии; поэтому он неизбежно исполнен тем же содержанием, что и Прощальная Беседа, развертывает те же темы. Совершенство литургического канона в полном и гармоническом раскрытии углов мистического треугольника и в близости его к Евангельскому первообразу, к Беседе Христа.

> Канон отражает в себе обе стороны Евхаристии. Таинство выявляется в нём и как образ Пресвятой Троицы, и как вместилище тварной полноты. Первая группа тем в каноне говорит нам о метафизическом, ноуменальном существе Церкви. По ней мы можем судить, сохранена ли в целости самая сердцевина Церковной святыни, осталась ли неразрывной в этой самой сердцевине ее связь с Истоком всякой благодати — Христом. Вторая группа тем свидетельствует о связи Церкви с космосом, о том, насколько глубоко и широко проникло церковное сознание в недра космической жизни, охватила ли она в своем любовном устремлении всю тварь, или же оно осталось вне жизни, ограничилось лишь малым кругом бытия. Канон латинской литургии, в котором не развита и не верна духу Прощальной Беседы первая группа тем, свидетельствует о том, что латинство поражено в самой своей мистической глубине; Православный Канон, в котором первая группа тем с необычайной выразительностью раскрывает смысл Прощальной Беседы, но в котором, в противоположность древним канонам, неразвита, урезана вторая группа тем, говорит нам, что Православие, оставшееся нетленным, нетронутым в своем существе, в то же время было доныне вне–жизненным, свернутым, ушедшим от мира. Но перейдем к самому канону.

> К нам, людям, мистический треугольник нашего спасения обращен углом любви. Любовь — это непременное условие веденья, через нее и в ней открывается весь организм божественной истины. Канон наш и начинается с развития темы о любви, но эта тема открывается сначала только со стороны субъективной, как та форма, в которой переживает себя единосущие, многоединство. Раскрытие темы о любви здесь есть внутреннее самособирание Церкви в любви.

> «Возлюбим друг друга» — так начинается канон и в литургии Василия Великого, и в литургии Иоанна Златоуста. Этот исполненный глубокой мистической силы возглас является несомненно отзвуком «новой заповеди» Христа: «Да любите друг друга». Вместе с тем он зачинает собою в каноне тему о любви в субъективном плане. Но если мы проследим за дальнейшим раскрытием этой темы, то убедимся, что она, несомненно, не занимает подобающего ей места, того места, которое предоставлено ей в Прощальной Беседе и древнем каноне. Дьяконский возглас не развивается, не повторяется в последующих молитвах, остается, одиноким. Напротив, в Прощальной Беседе заповедь о любви раскрывается законченно и определенно. Спаситель многократно возвращается к ней, повторяя ее то в одной, то в другой связи, точно стремясь запечатлеть в самой глубине познания апостолов, сделать живым центром их духовного устроения.

> Каноны древних литургий в данном случае, как и везде, совершенно верны духу Прощальной Беседы. Тема о любви для них — центральная. Можно сказать, что древние литургические молитвы — это целая философия любви. Здесь не только психология, но и онтология ее. Здесь вскрывается самое таинственное существо ее в своей неотделимости от существа христианства. И эта философия любви для нас тем важнее, что она представляет <собой> кристаллизацию подлинного церковного сознания, церковного религиозного опыта. Прежде всего, любовь, о которой говорят древние каноны, открывается в них как реальность сверхэмпирическая, корни ее вне мира. Мир, замкнутый в непроницаемости, не знает единосущия, и потому любовь в нём неизбежно превращается в похоть, как попытка утвердить незыблемость своей личности обязательно выступает как гордость. Ибо всё, что в мире сем — «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (1Ин 2:16).