>
Евангелие иногда лишено интонаций или хотя бы пометок о том,
с каким чувством произносилось то или иное слово –
а ведь от интонации зависит многое в понимании происходящего
разговора. Так, в этом рассказе сперва кажется не совсем
ясным: всерьез или издевательски задает свой вопрос богатый юноша.
"Что мне сделать благого, чтобы получить жизнь вечную?" –
ведь это мог спросить и саддукей, неверующий в воскресение
и вечную жизнь, спросить с сарказмом, как часто спрашивали
Иисуса. В сущности своей вопрос этот повторяет вопрос Пилата:
"Что есть истина?" – вопрос не издевательский правда,
но холодно-риторический, усталый, не требующий ответа и даже
заведомо отвергающий всякую попытку
ответа.
>
Пилату Господь ничего и не ответил. А юноше ответил,
и даже довольно взволнованно и необычно резко: "Что ты Меня
спрашиваешь о благом? Есть один только Благой". И мы сразу
понимаем, что юноша заговорил искренне, от души – и Господь
подхватывает крошечное усилие его веры, идет навстречу, напоминает
ему о том, чего не стал напоминать Пилату, ибо Пилат
этого никогда и не помнил: что нет "благого" как абстрактного
понятия, что подлинное благо – это живое существо,
это Сам Бог Живой. Кто ищет "блага" и не знает
"Единого Благого" – любящего, карающего, вопрошающего –
тот вообще не религиозен. Откровение о Боге –
будь то даже откровение самому дикому человеку – начинается
с открытия Бога как Дышащего существа, а не философского
или нравственного понятия. Иисус, напоминая это юноше, не стремится
поучать его или устыдить – вот, мол, таких простых
вещей не понимаешь. Господь помогает ему встать вровень с собой –
и сразу заговаривает о следующем этапе духовной жизни: "Если
же хочешь войти в жизнь, соблюди заповеди".
>
Разговор начинает напоминать описанную в Евангелии беседу –
только уже другую – но и вновь кончается совершенно
иначе, чем прежде. Спаситель уже один раз говорил о необходимости
соблюдать заповеди, объединенные в словах "возлюби ближнего" –
тогда Его спросили, кто является ближним, и последовала
замечательная притча о милосердном самарянине. Но этот юноша
понимает Спасителя прекрасно, и Иисус не обличает его в самоуверенности
или гордыни; а нам, жаждущим смирения и не имеющим
его, прямо-таки режет ухо фраза "Это всё я сохранил". Как это –
"всё"? Все заповеди?! Что за самомнение! Но Господь
не возражает – Он знает то, во что никак
не поверим мы: соблюсти заповеди возможно. И Он не спорит
с юношей, а прислушивается к его словам:
"Чего еще недостает мне?"
>
Как это было сказано? Уж верно не риторически, без сарказма –
с жаждой ответа. Может быть, это вообще было не сказано,
а выкрикнуто – ибо это вопль всего верующего человечества,
когда все его религиозные чаяния осуществлены: заповеди открывают
вечную жизнь, праведность и нравственность обретены, мир чист
и упорядочен, волки сыты и овцы целы... Но какая-то
жажда остается – это она вопиет: "Чего еще недостает
мне?"
>
Было бы самообманом – или обманом – удовлетвориться
ответом: недостает победы над смертью, недостает вечной жизни;
ибо соблюдение заповедей уже вводит в жизнь вечную.
Бог дает человечеству столько, сколько нужно, чтобы человечество
могло просуществовать вечно без Него, чтобы оно было свободно
в своем избрании или отвержении Бога. Вечная жизнь не есть
исключительный дар Христа: Енох и Илия были взяты живыми
на небо, и что бы ни означало это выражение Библии,
ясно, что вечная жизнь была ими получена. Христос сходит в <ад>
за праведниками ветхозаветными – но, следовательно,
и они живы, хотя и находятся не в самом приятном
из мест мира сего. Одно верное и точное соблюдение субботы
способно даровать человеку вечную жизнь. И вот, когда кончается
религия, когда проблемы своего беспрерывного существования решена,
и начинается самая глубокая неудовлетворенность: "Чего еще недостает
мне?"
>
Ибо чего-то недостает. "Если хочешь быть совершенным, –
отвечает Иисус, – иди, продай имение твое и отдай нищим".
Неужели для блаженства недостает всего-навсего денег? Неужели
коммунизм действительно есть сверхчеловеческий идеал и всеобщая
сытость с уравниловкой пополам и есть недостающая соль вечной
жизни? Разумеется, нет. Если бы это было так – апостолы
бы не испугались; они не были богатыми, нищим они ничего
не раздавали и не могли раздать. Но, когда Иисус сказал
горькое: "Богатому трудно будет войти в Царство Небесное", апостолы
всполошились. Должны были бы радоваться: бедным, если рассуждать логически,
в Царство войти будет по крайней мере легче. А они
"в сильном изумлении говорили: если так, кто же может быть спасен"?
>
Логика здесь не при чём. Иисус просил юношу раздать деньги
нищим не потому, что хотел накормить нищих (Он мог бы камни
превратить в деньги или прямо в хлеб), и не потому,
что хотел перевоспитать юношу. Он любил этого юношу и хотел
одного: чтобы тот был с Ним, шел за Ним, оставался
с Ним всем сердцем и всей душой. Какими словами выражается
любовь Божия к нам? Ее слова и пути столь же причудливы
на взгляд никогда не любившего человека, как слова
и пути обычной, людской любви. Любовь всегда уникальна –
ибо уникален тот, кто любит и кого любит. Любовь всегда
нема – ибо это чувство глубже любых слов. А когда
любовь всё же вынуждена заговаривает, она всегда чуть-чуть играет,
не навязывая себя в лоб, а вызывая любимого на ответное
движение. "Раздай имение" – это случайное; кому-то
Иисус говорил оставить не похороненным отца, кому-то –
бросить сети. Не случаен другой призыв: "Следуй за Мною".
>
Господь не говорит: "Если хочешь любить Меня и пребывать
в Моей любви". Он говорит: "Если хочешь быть совершенным".
Но это совершенство не нравственное и не социальное;
это совершенство – в любви Спасителя. Только одного
может недоставать вечной жизни: Бога. И как бы религиозно ни было
человечество, как бы ни верило оно в вечную жизнь или в Бога,
до Иисуса даже вечная жизнь мыслилась отдельно от Бога –
всего лишь как продолжение существования мира сего в вечность.
Иисус принес нечто, о чём тосковал мир: "Чего еще недостает мне?"...
Он принес не просто победу над смертью –
тогда Он был бы ненужен после этой победы или нужен лишь
как глава армии. Он принес – Себя, Сына Бога Живого.
>
Каждый христианин бывает изредка в положении богатого юноши –
хотя бы после исповеди, когда мы имеем, в общем-то, право
считать свою совесть чистой. Чего мы не сделали, то Бог
нам простил – всё, можно идти по домам. Но мы остаемся –
чего еще недостает нам? Спасения. Оно оказывается не просто
в святой и чистой совести, не просто в вечной
жизни – оно в Христе. Его Тело и Кровь есть источник
Вечной Жизни, но не поэтому же только мы причащаемся Таинствам –
а потому что это именно Его Тело и Кровь, это вечная
жизнь не в окружении человечества под взглядом Единого
и бесконечно чуждого нам Бога, а вечная жизнь с людьми
внутри Иисуса Христа. Лишь бы только с Ним!
>
Здесь грань между общечеловеческой религиозностью – и верой
в Христа. Здесь начинается неотмирность Царства Божия. Вечная
жизнь может быть бесконечным продолжением меня – и какая
же тогда это пустая вещь. Но вечная жизнь есть пребывание
с Иисусом – и только с Ним вечная жизнь есть спасение,
которого недоставало мне. Иисус предлагает юноше не переход от богатства
к нищете, а переход от обычной религиозности –
к религиозности христианской, иной и инаковой, знающей,
что ответ на беспокойство мира сего ("Чего еще недостает мне?")
не может быть дан внутри мира сего – он в следовании
за Христом в Царство Небесное. Между той тысячелетней религиозностью,
которая томилась от непонятной неудовлетворенностью жизнью (в том
числе и вечной – ибо не было больше тоски, нежели
в Египте, где представление о вечной жизни было куда
как прочным и глубоким) и той, которая заключается в Евангелии,
такая же разница, как между благородным, честным, щедрым, мудрым богачом
и святым – который тоже может быть благородным и т.д.,
но богатым... но гордым... вообще замкнутым, остановившимся
в пределах какой-либо из неподдельных ценностей мира сего –
быть не может. Ибо святой идет за Христом; много ли
можно взять в такую дорогу?
>
Каждый человек всю жизнь проходит тот путь, который прошел
в краткой беседе со Спасителем юноша: от атеизма, от бездуховного,
но высокоморального стремления к "благу", более или менее
успешному, до веры в Бога Живого – и, наконец,
до любви в Иисусе Сыне Божием, любви, спасающей от вечной
скуки и холода вечной жизни в аду.
>
Петр не замедлил похвастать: "Мы оставили всё". Он не знал,
что ему и другим апостолам лишь предстоит оставить "всё" –
то есть, Родину, и не просто отчизну, а Обетованную
и Святую Землю – ради проповеди Иисуса Воскресшего.
Землю – главное богатство иудея – оставить, чтобы
бесконечно расточать нищим слово о Христе. Каждому христианину
рано или поздно придется оставить нечто – и если
бы это были всего лишь деньги! А это может быть жена, страна,
политика, может быть – сама жизнь. Только бы услышать и не замедлить –
и не ошибиться, и уйти от мира сего вслед не своим
амбициям и мечтаниям,
а вслед Иисусу Христу в Царство Его Отца и Святаго
Духа.