> Чистилище, рaй, aд

> 1. Введение

> До XVI векa в предстaвлении большинствa зaпaдных христиaн Церковь делилaсь нa три чaсти. Во-первых, это Церковь торжествующaя, кудa входят святые, блaженные души, которые уже созерцaют Богa. Конечно, соглaсно официaльному мнению, они всё еще должны ожидaть общего воскресения, однaко об этом всё больше зaбывaли и из некоторых средневековых описaний дaнный момент вообще нaчисто выпaл. Вспомните Дaнте или средневековые дрaмы-мистерии. Есть тaкое место, кaк небесa; отдельные души уже окaзaлись тaм, a потому их нaдо почитaть кaк "святых"; они уже в присутствии Богa, чего же еще им ожидaть?

> Из этих святых одни отпрaвились прямо нa "небесa" срaзу после смерти, a другие провели кaкое-то время в ином месте, о чём мы еще поговорим. Но, попaв нa небо, они стaновятся кaк бы влиятельными покровителями при дворе для тех, кто еще нaходится в пути. У всех этих торжествующих святых есть свой прaздник – День всех святых.

> Нa другом конце нaходится Церковь воинствующaя (то есть онa срaжaется в том же смысле, кaк об этом говорится в Первом послaнии к Тимофею: "воинствуй кaк добрый воин" зa веру {1Тим 1:18; 6:12; см. также 2Тим 4:7.}). Это, конечно же, нaрод Божий в нынешней жизни, но о нём мы сейчaс не говорим.

> И между теми и другими нaходится Церковь ожидaющaя, и место, где онa ожидaет, нaзывaется Чистилищем. Это сложный предмет, который необходимо рaссмотреть подробнее.

> 2. Чистилище

> Учение о Чистилище принадлежит Католической церкви. Такой доктрины не было и нет в Православии, а Реформация от нее решительно отказалась – причем не по причине личных антипатий или каких-то злоупотреблений учением, но на основании библейского богословия. Главные положения относительно Чистилища мы найдем у <Фомы> Аквината (XIII век) и Данте (начало XIV века), но сама идея глубоко проникла в души творцов и мыслителей всего того периода.{} Позднее Средневековье приложило великие усилия для развития идеи Чистилища и пыталось организовать вокруг нее всю христианскую жизнь. Как учили тогдашние богословы, большинство христиан не полностью свободно от греха до самой смерти, а потому им нужно и наказание, и очищение, хотя им можно помочь в этот сложный период молитвами, а особенно богослужением Церкви воинствующей. В связи с этим в начале XVI века и появилась торговля индульгенциями, которая ужаснула не только Мартина Лютера, но и некоторых католических богословов того времени.

<...>

> Карл Ранер, умерший в 1984 году, пытался совместить представления западных и восточных христиан относительно того, где находятся души между смертью и воскресением. Он хотел отказаться от «индивидуализма», который уделяет чрезмерное внимание судьбе отдельной души, а вместо этого предположил, что после смерти душа теснее соединяется со вселенной в целом, а потому, в ожидании воскресения, она лучше видит разрушительное воздействие своих грехов на весь мир. Это и есть, думал он, достаточно грозное чистилище. {См. K. Rahner, On the Theology of Death ...}

> Однако большего внимания заслуживают представления кардинала Йозефа Ратцингера, <будущего> папы Бенедикта XVI. Ссылаясь на главу 3 Первого послания к коринфянам, он утверждает, что сам Господь есть огонь суда, и этот огонь преобразует нас в соответствии со своим воскресшим и прославленным телом. И это произойдет не в течение какого-то длительного процесса, но в момент последнего суда. Таким образом, Ратцингер связывает Чистилище с самим Иисусом Христом как эсхатологическим огнем, отделяя Чистилище от идеи промежуточного состояния. Это, в свою очередь, упраздняет возможность столь популярной в Средние века идеи индульгенций, которая была идеальной мишенью для оппонентов из протестантов. Какими бы ни были наши собственные мнения на этот счет, мы видим, что два влиятельнейших ортодоксальных католических богослова последнего поколения довольно решительно предлагают отказаться от Аквината, Данте, Ньюмана и многих других сторонников Чистилища. {См. Joseph Ratzinger, Eschatology: Death and Eternal Life (vol. 9 of Johann Auer and Joseph Ratzinger, Dogmatic Theology) (ET, Washington: Catholic University of America Press, 1988), 218-233. ...}

> Однако примерно в то же само время <...> богословы XX века стали сдержаннее высказываться о той «твердой и непреложной надежде», что вызывала такой энтузиазм у первых деятелей Реформации. Иногда говорят, что такая надежда слишком пропитана высокомерием. Если мы прислушаемся к своему сердцу или понаблюдаем за жизнью окружающих нас людей Церкви, мы поймем, что не готовы к окончательному блаженству. Кроме того, на протяжении последних ста лет в протестантизме появилась столь очевидная склонность к универсализму, что представления тут изменились: уже не только истинные христиане, но и множество не обремененных серьезными грехами нехристиан должны обрести спасение после смерти. Такая ситуация подобна неудобной двуспальной кровати, на которой все сползают к середине: вместо либо ада, либо рая появилось нечто среднее и довольно туманное. Согласно такому представлению, нехристиане продолжат после смерти свое «путешествие», начатое на земле, до того момента, пока не примут спасения от Бога. Подобным образом и христиане неспешно продолжат свое «путешествие» по неведомой стране Духа, пока, наконец, не придут к конечной цели. Иногда этот процесс называется «ростом» (American Prayer Book) – хотя неясно, чем данная метафора лучше любой другой. Таким образом, мы видим появление «чистилища для всех и каждого». Оно достаточно приятно и уж, разумеется, никак не связано с наказанием – поскольку породивший такие представления либерализм не слишком озабочен проблемой греха и определенно не желает думать, что за грех нужно наказывать.{}

> Идея Чистилища, в ее классическом или современном варианте, дает обоснование празднованию Дня поминовения усопших (2 ноября), который придумали бенедиктинцы в X веке. Этот праздник предполагает жесткое разделение между «святыми», которые уже на небесах, и другими «душами», которые еще не оказались там, а потому не вполне счастливы и нуждаются в нашей помощи (как принято говорить сегодня), чтобы «двигаться дальше». Два отдельных праздника: День всех святых и День поминовения – говорят о таком радикальном отличии. И именно это отличие я хотел бы поставить под сомнение.

<...>

> * <....> В частности, следует помнить, что когда слово «небеса» указывает на окончательную цель всех искупленных – хотя, конечно, такое представление стало невероятно популярным со времен Средневековья и позже, – это не способствует верному пониманию христианской надежды и лишает ее подобающего места. Я снова и снова прихожу в отчаяние, видя, как трудно пробить мощную стену привычного мышления и лексики, за которой оказалось большинство христиан. Я повторяю опять: наше конечное предназначение не «отправиться на небеса после смерти», но восстать в преображенном теле, подобном телу Иисуса Христа во славе. (Всё это, конечно, не только ради нашего счастливого будущего, но и ради славы Божьей, которая откроется, когда мы во всей полноте будем отражать Его образ.) Поэтому, когда мы говорим о посмертном обитании на небесах, должны отдавать себе отчет в том, что это всего лишь первый – и куда менее важный – этап двухэтапного процесса. Воскресение не есть «жизнь после смерти», но это жизнь после «жизни после смерти».

> * Новый Завет не дает никаких оснований полагать, что христиане, ожидающие воскресения на небесах, относятся к разным категориям. Первые христианские авторы называли «святыми» всех христиан, включая, например, коринфян с их ошибочными представлениями и грехами. Когда Павел говорит о своем желании «уйти и быть со Христом, ибо это гораздо лучше», он не помышляет о том, что сам окажется «со Христом», в то время как менее опытные христиане по смерти попадут в какое-то место ожидания. {Флп 1:23.}  То есть он не окажется среди «святых», пока прочие «души» усопших будут ожидать где-то в другом месте. Это понимают в Православной церкви, где отмечают дни памяти многочисленных святых, но не признают, что они уже достигли окончательного блаженства.

> Святые не могут получить его отдельно от всех прочих. Вот почему православные молятся и за святых, и вместе с ними.

> В Новом Завете есть одно-единственное место, в котором можно увидеть подобные отличия: глава 3 Первого послания к коринфянам. Здесь говорится о труде христиан, которые строят из золота, серебра и драгоценных камней, а также из дерева, сена и соломы. Но Павел не говорит, что первые пойдут на «небеса», а вторые – в Чистилище. И те и другие будут спасены; их ждет одна и та же судьба, хотя первые войдут со славой, а вторые – подобно спасшимся от беды. Этот сурово звучащий отрывок должен быть очень серьезно воспринят христианскими деятелями и учителями, как это уже признаёт сам Папа, отсюда не следует, что среди умерших христиан существует разница в их статусе, «небесной географии размещения» или развитии событий.

> И фактически Новый Завет так часто говорит про первых, ставших последними, а последних, ставших первыми, что нас не должно удивлять такое различение христиан после их смерти. Я знаю, что многим трудно это принять, но в свете самих основ христианского благовестия, в свете того, чему учил и что совершил Иисус, и того, что проповедовал Павел и другие, у нас нет оснований говорить, скажем, что Петр или Павел, святой Айдан или святой Кутберт либо даже, осмелюсь произнести, сама мать Иисуса «продвинулись дальше», оказались ближе к Богу, достигли более полного духовного «роста», нежели христиане, которые стали мучениками в наши дни или даже спокойно отошли в мир иной в своей постели. Если мы хотим хранить верность нашим основам, мы должны сказать, что все христиане, живые или усопшие, должны называться «святыми» и что так же следует думать обо всех умерших христианах и относиться к ним соответствующим образом.

> * <.....> Сама смерть позволяет избавиться от остатков греха; это не вера в волшебство, но <здравое> богословие. И тогда уже нечего подвергать очищению. В старые времена говорили, что и в этом случае Чистилище необходимо, потому что человек всё равно должен понести наказание за свои грехи, но подобные рассуждения покажутся вздором любому человеку, кто совсем немного знаком с посланиями Павла, где говорится: «Нет теперь никакого осуждения для тех, которые во Христе Иисусе». {Рим 8:1.}

> Великое завершение главы 8 Послания к римлянам, которое так часто (и к месту) читают на погребении, позволяет начисто отвергнуть идею Чистилища:

> И если кто-то после этого всё еще будет утверждать, что на самом деле Павел имел в виду: «хотя, разумеется, иным из вас для этого придется сначала отправиться в Чистилище», я думаю, при всём моем уважении, такому человеку нужен не богослов, а психотерапевт.

> А на самом деле Павел довольно ясно говорит и здесь, и в других местах, что именно нынешняя жизнь выполняет для нас роль Чистилища. Страдания в настоящее время, а не когда-либо после смерти есть долина скорби, через которую мы движемся к будущей славе. Кажется, я догадываюсь, почему Чистилище столь популярно и почему второй том Данте вызывает больше всего откликов. Миф о Чистилище есть аллегория, проекция из настоящего в будущее. Вот почему Чистилище пленяет наше воображение. Это история о нас, о нашем месте и нашем времени. Если мы – христиане, если мы верим в Господа Иисуса воскресшего, если через крещение мы стали членами Его тела, значит, уже сейчас мы проходим через страдания, которые становятся дорогой к жизни. Разумеется, это означает, что для миллионов наших духовных предшественников и учителей прошлого смерть окажется приятным сюрпризом. Они так долго готовились к предстоящему великому испытанию, а там узнают, что уже через него прошли.

> Таким образом, возрождение представлений о каком-то псевдо-чистилище в наши дни ничего не дает. Это более чем странное возвращение к мифологии в тот момент, когда нам стоило бы опереться на надежный фундамент. <...> Теперь можно яснее мыслить и дышать глубже – или даже вздохнуть с облегчением.

> 3. Рай

> * Таким образом <...> я склонен думать, что все усопшие христиане, по существу, находятся в одинаковом состоянии, и это состояние покоя и блаженства. Хотя иногда это состояние называют «сном», нам не следует думать, что это отключение сознания. Если бы Павел так думал, разве мог бы он сказать, что сразу после смерти он будет «со Христом, ибо это гораздо лучше»? Скорее, слово «сон» тут означает, что тело «спит», то есть мертво, а подлинная личность – или как мы это назовем – остается.

> Это состояние, разумеется, не является конечным предназначением для умершего христианина, потому что его ожидает воскресение. Но усопшие в этом состоянии ощущают любовь Бога и присутствие Иисуса Христа, дожидаясь последнего дня. Ничто не мешает нам назвать это состояние «небесами», однако стоит обратить внимание на интересный факт: в Новом Завете оно так не называется, слово «небеса» используется в другом смысле.

> Из этого следует один важный вывод. Если и умершие – святые, и мы сами пребываем во Христе, все мы вместе участвуем в «общении святых». Они остаются нашими братьями и сестрами во Христе. Когда мы совершаем евхаристию, они находятся с нами, вместе с ангелами и архангелами. Почему нам тогда не молиться за них и вместе с ними? Первые деятели Реформации и их последователи изо всех сил старались отказаться от «молитвы за умерших» именно потому, что это было тесно связано с представлениями о Чистилище и о том, что усопшим надо как можно быстрее оттуда выбраться. Если отбросить идею Чистилища, на мой взгляд, нет никаких препятствий для молитвы за умерших и есть все основания – не для молитвы об избавлении от Чистилища, но молитвы о том, чтобы умершие насладились покоем и наполнились Божьей радостью и миром. Любовь рождает молитву, мы продолжаем их любить, тогда что нам мешает держать их в этой любви перед Богом?

> В то же время я не вижу ни в Новом Завете, ни у первых христианских отцов утверждения, что находящиеся ныне на «небесах» или (если вам так больше нравится) в «раю» активно молятся за нас, живущих. В равной мере я не нахожу где-либо оснований для мысли, что живущие должны молиться «святым», чтобы те ходатайствовали перед Отцом за них. Я понимаю, что касаюсь болезненной темы, потому что такова обычная практика многих христиан, но полагаю, что и такая точка зрения достойна, по меньшей мере, внимания. Если умершие христиане сохраняют сознание и если они находятся в более тесных отношениях «со Христом» (что предполагают слова Павла), нежели мы сейчас, есть все основания думать, что они, подобно душам под жертвенником в Откровении, по меньшей мере, умоляют Отца завершить дело справедливости и спасения в мире. А если так, нет никаких принципиальных оснований утверждать, что они не просят Отца также и о нас. Или можно взглянуть на это с другой точки зрения: если они «со Христом», а вознесшийся Христос правит миром по поручению Отца, можно предположить, что и святые как-то в этом участвуют, а не просто пассивно наблюдают за происходящим. Но здесь еще одно соображение, крайне важное для тех, кто, подобно мне, полагает, что наша вера непременно должна стоять на фундаменте Писания: я не нахожу у первых христиан никаких свидетельств о том, что, по их мнению, умершие действительно занимаются такой работой, – тем более о том, что ныне живущие христиане должны их к этому поощрять, обращаясь к святым с особыми молитвами.

> В частности, нам следует с большим подозрением относиться к средневековой идее, что «святые» действуют подобно нашим покровителям при дворе, то есть что мы сами боимся лично обратиться к Царю, но зато знаем кого-то из «наших», с кем мы можем смелее говорить и кто способен замолвить за нас словечко. На мой взгляд, эта практика ставит под вопрос, если косвенно не отрицает, нашу свободу доступа к Богу через Иисуса Христа и Духа, о которой снова и снова говорится в Новом Завете. Там об этом сказано совершенно четко: благодаря Христу и Духу каждый христианин может в любой момент обратиться к Отцу лично. Если сам Царь готов принять тебя в тронном зале и выслушать всё, что тебя беспокоит, будь то пустяк или серьезные обстоятельства, зачем стоять у ворот дворца и просить кого-то еще, каким бы тот ни был именитым, обратиться к Царю с твоей просьбой? Сомневаться в этом, хотя бы косвенно, означает ставить под вопрос важнейшее благословение и привилегию, возвещенную в Евангелии.

> Молитва святым может оказаться – я не говорю, что так происходит всегда, но что так может быть, – шагом к двоеверию с элементом язычества, чего справедливо опасались деятели Реформации. Поздняя античность во времена Римской империи не могла избавиться от запутанной, с многоразличными уровнями, структуры из богов и покровителей, полубогов и героев, которых накопила культура за предшествовавшее тысячелетие. Во II веке Церковь стала, совершенно справедливо, почитать мучеников как особых свидетелей победы Христа над смертью. Когда христианство стало признанной религией и гонения прекратились, легко совершился переход к почитанию других людей, которые не погибли мученической смертью, но чем-то выделялись среди христиан. Поэтому весь процесс построения не только иерархии таких людей, но и разработанной системы их «назначения» (процесс канонизации и тому подобное) представляются мне значительным отклонением от верного пути.

> Итак, вместо средневекового деления Церкви на торжествующую, ожидающую и воинствующую, – я верю только в две первые. Церковь на небесах (в раю) и воинствующая, и ожидающая. Не думаю, что все читатели согласятся с таким выводом, но призываю их, по крайней мере, заглянуть в Писание и исследовать эти вопросы самостоятельно. <...> Подходящее время для поминовения усопших христиан – это, с одной стороны, Пасха, а с другой – День всех святых. Это выражало бы верно нашу христианскую надежду. Добавление других дней поминовения только отвлекает внимание от этих великих праздников. В данном случае (такой принцип верен и во многих других областях богословия и литургической жизни) чем их больше – тем меньше в них смысла.

[ Н.Т. Райт. (Перевод: М. Завалов).
из кн. "Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве. 
(в ориг.: SURPRISED BY НОРЕ; из гл. 11) ]