Другое наследие того изнасилования Церкви — запуганность русского духовенства. В XVIII веке эта запуганность сначала вызывается прямым террором — казнями, пытками и ссылками духовенства — вызванным не какими-либо преступлениями священнослужителей, а стремлением подавить самостоятельную мысль в духовенстве, заставить его забыть о всяких византийских "симфониях" и двоевластии между царем и патриархом. Этот террор, начавшийся при Петре, продолжается и даже возрастает при его племяннице, Анне Иоанновне, и не прекращается и в либеральную эпоху Екатерины II.

Источником церковного террора был тот же Феофан Прокопович, вознесшийся при Анне Иоанновне на высоты абсолютной власти над духовенством благодаря своей интриге против Верховного Тайного Совета, который в 1730 г. пытался провести в России аристократическую конституцию и потому пригласил на вдовствующий царский трон бедствовавшую в своей микроскопической Курляндии вдову герцога Курляндского Анну Иоанновну, считая, что превращение ее в российскую императрицу будет ей настолько лестно, что она согласится на "кондиции" Совета, которые превращали ее в очень ограниченного конституционного монарха. Так бы оно и было, и "кондиции" герцогиня подписала, но старый интриган и поклонник абсолютизма Феофан взбудоражил дворянскую гвардию, сообщив ей, что власть хотят захватить боярские отпрыски, которые лишат служилое дворянство привилегий, уравнявших их с боярской аристократией. По его наущению Анна была проинформирована, что дворянство за сохранение абсолютизма и что гвардия ее поддержит, если она разорвет "кондиции". Так и было сделано. За этим последовал террор по отношению ко всем, замешанным в аристократическом заговоре, а также взлет Феофана на положение диктатора Церкви. Но добился этого положения Феофан вынужденным смирением с унижением даже той церковной структуры, которую создал он.

Органическое недовольство синодальной системой проявилось в старообрядческом сочинении "Собрании от Святого Писания об антихристе", где антихристом выступает Петр, который якобы самолично убил последнего патриарха и патриархом провозгласил самого себя.

На первом же заседании Синода возник вопрос, как поминать Коллегию за богослужением ввиду нескладности этого слова в контексте славянского языка. Ведь она по замыслу является как бы коллективным патриархом, значит на нее переносится титул "святейший"... В результате дискуссии Петр соглашается на греческое слово "Синод" — Святейший Правительствующий Синод. Затем возникли трения с Сенатом: созданный ранее Синода Сенат претендовал на подчинение себе Синода. И тут Петр пошел на уступку Синоду, поставив его вровень с Сенатом, этим как бы передавая Синоду полномочия патриарха, что уже решительно отличало его от коллегий не только по имени, но и по существу. В таком же духе Петр представляет полномочия Синода в своем обращении 1721 г. к Константинопольскому патриарху с ходатайством ко всем восточным патриархам признать Синод в качестве коллективного собрата патриархов, что патриархи и признают в ответном послании Вселенского патриарха Иеримии в 1723 г.

Подвергнуты были арестам, истязаниям и жесточайшему режиму заключения в монастырских тюрьмах десятки, если не сотни, монахов и священников и, по крайней мере, шесть архиереев, в том числе два члена Синода, за такие вины, как несовершение публичного торжественного молебна по поводу вступления на престол Анны, высказывание в тесном и интимном кругу мечтаний о восстановлении патриаршества, шутки по поводу того, что тот или иной епископ будет патриархом, нахождение у епископа личных записок с критикой синодальной системы или лично Феофана как ее архитектора.

Самым громким было дело архиепископа Тверского Феофилакта (Лопатинского), арестованного, доведенного пытками до полусмерти, лишенного всех духовных званий, даже монашества, и пожизненно заключенного в жуткие условия башни Выборгской крепости за издание в 1728 г., с разрешения тогдашнего правительства, "Камня веры" Стефана Яворского, запрещенного при Петре. Поскольку это была ярая защита патриаршества, книга и ее автор были ненавидимы Феофаном, который мобилизовал целую команду немецких лютеранских богословов для осуждения книги в папизме. Поскольку в это время в католичество перешла некая княгиня Долгорукая, и в связи с этим парижская Сорбонна, направляя с ней в Россию католического духовника, письменно воодушевляла его обратить Россию в католичество, всему делу была дана соответствующая окраска, Феофилакт и ряд близких к нему духовных лиц были обвинены в том, что они папистские агенты и чуть ли не польские шпионы. Только со смертью Анны, в 1740 г., те из пострадавших, кто дожил до этого момента, были освобождены и восстановлены в своих церковных званиях. Из епископов, однако, никто не смог вернуться к архиерейскому служению, ибо вышли они из этих испытаний уже дряхлыми инвалидами и большинство из доживших очень скоро после освобождения умерли; так, Феофилакт умер через четыре месяца после освобождения.

Во всех этих делах Феофан не просто соучастник обвинения, а злобствующий активист. После первых осуждений Сенатом, которые бывали относительно мягкими. Феофан раскапывает новые аргументы для повторных дознаний, пыток, судов и более жестоких осуждений тем же людям по тем же делам, по которым, как правило бездоказательно, они уже были осуждены.

Кроме того, в царствование Анны шло всестороннее наступление на Церковь: "закрывались монастыри и отбиралось в казну их имущество; вылавливались среди духовенства люди "праздные и для государства нужные"; сжимался... узаконенный состав семейств и родственников духовенства с принудительной рассылкой по разным школам и сдачей в солдаты "излишков" (Карташев).

С воцарением Елизаветы Петровны в 1741 г. наступает резкая перемена. Елизавета добрая, эмоциональная женщина, непостоянная, но верующая, любящая русскую старину, Церковь и духовенство.

Не только были сразу же амнистированы все узники аннинского террора, но восстановлен Синод, ставший в ее царствование фактически архиерейским, так как из семи его членов было шесть архиереев и один архимандрит Троице-Сергиевой лавры. Причем впервые председателем Синода стал великоросс, архиепископ Новгородский Димитрий (Сеченов). Елизавета даже выпустила рескрипт, чтобы в епископы Синод выбирал не только малороссов, но и великороссов. При ее расположении к духовенству Синод стал вхож с ходатайствами и предложениями непосредственно к государыне.

Ее царствование является также переломным в отношении роли обер-прокурора. Во-первых, раз и навсегда восстанавливается это звание, во-вторых, на пост первого елизаветинского обер-прокурора вступает очень честный, трудолюбивый, опытный и талантливый администратор князь А. Шаховской, который в течение всего своего 12-летнего прокурорства ведет деятельную борьбу со злоупотреблениями и моральными проступками духовенства, борется за правильную отчетность; борется за повышение уровня школьного образования приходского духовенства и церковнослужителей, а также за издание популярных религиозных книжек для народа и рассылку их по приходам. Он же создает начало системы обер-прокурорского чиновничьего аппарата на местах, того, что вырастет впоследствии в систему епархиальных секретариатов, подчиненных обер-прокурору через голову архиереев.

Самым значительным богословско-просветительским событием этого времени было новое издание полной славянской Библии. Последнее полное издание было осуществлено в 60-х гг. XVII века, но то было просто переиздание Острожской Библии. Елизаветинская же Библия была плодом тщательной научной сверки Острожского текста с древними греческими и латинскими текстами и соответствующего исправления. Библия вышла в 1751 г.

Расположение и терпимость Елизаветы к духовенству отразились в первом инциденте с будущим страдальцем екатерининской эпохи митрополитом Ростовским Арсением (Мацеевичем). В 1740 г. архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) проводит своего земляка Арсения на кафедру митрополита Тобольского. Уже тут Арсений мог навлечь на себя грозу: присягая малолетнему Иоанну Антоновичу, он отказывается присягнуть регентше — его матери Анне Леопольдовне, как лютеранке. Его спасает скорое отбытие в дальний путь, а затем дворцовый переворот с воцарением Елизаветы. В 1742 г., когда Арсений прибыл в Москву на коронацию Елизаветы, Амвросий представляет его императрице и добивается ее согласия перевести его митрополитом Ростовским и сделать членом Синода. И тут опять Арсений отказывается приносить присягу царице в петровско-феофановской формулировке, где монарх назван "крайним судией" епископа. Соглашаясь, что эта формулировка — богословский абсурд и что крайним судией является только Бог, Елизавета разрешает Арсению произнести присягу без этих слов; но он просит простить его, что он не может произнести всю остальную присягу из-за существования этой формулировки в принципе. Елизавета прощает и отпускает его на кафедру в Ростов. Такое снисхождение вызвано тем, что в это же время его благодетель митрополит Амвросий Новгородский подает записку императрице от своего лица и двух других епископов с альтернативным текстом присяги, составленным Мацеевичем, где "крайним судией" назван Христос, и присяга приносится ему, а не монарху.

После смерти Амвросия в 1743 г. члены Синода — великороссы, недовольные такой непокорностью императрице, запросили снова Арсения о его отказе присягать. Он повторил свое объяснение и приложил свой альтернативный текст. Елизавета, по-видимому, согласилась с доводами Арсения, ибо оставила его на месте; но не решилась на такой антипетровский переворот, приказав сжечь его ответ и его альтернативный текст. (Однако сожжены эти документы будут уже при Екатерине II.)

В краткое царствование Петра III Сенату приказывается приступить к проведению в жизнь елизаветинских проектов о церковных землях. За этим следует указ от 21 марта 1762 г. о переводе Коллегии экономии целиком под власть Сената с полной секуляризацией церковных земельных угодий. Крестьяне, почувствовав свободу, но, видимо, не веря в ее долговечность, пустились хищнически вырубать церковные леса, тащить себе всё, что можно.

Арсений (Мацеевич) подал с нарочным монахом в Петербург непосредственно Петру решительный протест против этой меры. Но вскоре Петр был свергнут и задушен, а Екатерина на первых порах, чтобы войти в доверие к епископату, отменила этот указ, но тут же указала приступить к решению этого вопроса "на славу Божию и пользу отечества". Крестьяне уже не желали отступать, захватывая земли, деля их между собой и с удовольствием за это платя требуемый петровским указом 1 рубль в год в пользу Церкви. По словам Екатерины, в лесах в состоянии бунта было более 100 тысяч крестьян.

Тем временем великорусские епископы в смешанной Комиссии по вопросу о судьбе церковных земель, созданной по распоряжению Екатерины, склонялись уже примириться с отказом от церковных вотчин. Зная большую покладистость великороссов, Екатерина укомплектовала комиссию архиереями-великороссами, но и их оставив на всякий случай в меньшинстве по сравнению с количеством сановников — сторонников секуляризации. 26 февраля 1764 г. Комиссия родила манифест о ликвидации церковных имений и передаче Коллегии экономии под власть правительства. Крестьяне на этих землях, в числе почти миллиона душ, получили наименование "экономических". Годовой оброк казны от них составлял в 1760-х гг. почти 1,5 миллиона рублей, а в 80-х — до 4 миллионов, из коих Церкви в качестве компенсации выделялось менее 500 тысяч, то есть примерно 12-13%.

Из архиереев против отнятия имений последовательно и резко протестовал только один Арсений (Мацеевич), присовокупивший к своим ходатайствам к Екатерине еще и осуждение синодальной системы и прошение восстановить патриаршество. Другие епископы, слишком робкие, чтобы от своего имени открыто поддержать Арсения, только подбадривают его на борьбу. Сначала он пишет докладные записки в Синод. Но тут находят его дело и записку 1743 г., и положение его резко ухудшается. В 1764 г. по суду Синода он ссылается в отдаленный холмогорский монастырь. Но он и там не успокаивается, повторяет о несправедливости манифеста 1764 г. И вот в 1767 г. над ним совершают новый суд, уже екатерининские сановники, и по решению Екатерины он лишается всех званий, ссылается пожизненно в полную изоляцию каменного мешка в Ревельском равелине, где он замурован до смерти в 1772 г. По приказу Екатерины он был переименован в Андрея Враля, и никто не должен был знать, кто заточен под этим именем. Синод, в том числе и бывшие ученики и последователи Арсения, ни в чём не перечили.

---

Хотя Екатерина отменила пытки и телесные наказания для дворянства и духовенства, духовное сословие при ней, как видно из дела Арсения Мацеевича, было забитым и подозреваемым. Оно просто было аномалией во внешне блестящем "просвещенном" обществе, в котором господствовал рационализм, а умы пленили французские энциклопедисты. Характерно, что в Уложенную комиссию 1767 г. были приглашены представители всех слоев и народов империи, кроме крестьян и духовенства. Церковь, как таковая, была представлена наравне со всеми правительственными департаментами, что ярко выражает взгляд Екатерины на Церковь как на государственное ведомство. На такое невесомое свое состояние Синод реагировал безуспешными, но вполне логичными попытками добиться для Церкви уравнения с остальными чиновниками — права получать и ордена, чины по табелю о рангах, и дворянство, — понимая, что только при таком продвижении с духовенством станут считаться наравне с дворянством и царскими сановниками.

Предел наглости чиновников по отношению к Церкви проявил обер-прокурор Мелиссино. В то время как остальные представители в Комиссии должны были привезти наказы от своих областей, то есть от массы населения, в отношении Синода Мелиссино решил иначе: он внес в Синод свои 13 пунктов — предложений поднять следующие вопросы от имени Церкви:

И дело не в том, что наряду с абсурдными предложениями росчерком пера переменить некоторые основные моменты учения Церкви у Мелиссино есть и ряд разумных предложений, которые еще много раз будут подниматься даже духовенством и многие из которых остаются злободневными и сегодня, а в том, что обер-прокурор чувствует себя уже хозяином Церкви. Но тогда члены Синода еще были вхожи непосредственно к монарху. Предложения Мелиссино были просто проигнорированы Синодом и, очевидно, сыграли решающую роль в потере им своего поста. Между тем и Синод оказался неспособным выдвинуть или собрать на местах какие-либо предложения: никаких церковных вопросов на Комиссии не обсуждалось (!), будто у Церкви и не было никаких проблем.

В 1768 г. на место Мелиссино был назначен откровенный атеист бригадир П.П.Чебышев. Он оскорблял архиереев, крыл их матом, если они не соглашались с ним, попытался завести дело против одного архиерея, ложно обвиненного в денежных злоупотреблениях. Интересно, что здесь Синод встал горой за архиерея, доказал его невиновность, а Чебышева уличил в присвоении огромных синодальных сумм. На этом он погорел и в 1774 г. был заменен глубоко верующим православным статским советником С.В.Акчуриным. С него и через следующего обер-прокурора А.И.Наумова (после 1786 г.) идет полоса гармоничных отношений между синодскими епископами и обер-прокурорами, которая оборвется уже при Александре I. Новый тип обер-прокуроров соответствовал и перемене настроения императрицы после Пугачевского бунта и террора Французской революции. Вряд ли эти потрясения превратили ее в благочестивую богомолку, но ее изначальное легкомыслие и вольнодумство они явно поубавили, и к Церкви Екатерина стала относиться, по-видимому, с большим уважением.

В это же время в глухой провинции начинается возрождение монашества, особенно в его почти забытой в России форме старчества. Этот процесс идет от старца Паисия Величковского, ученика Киевской академии, который, не окончив ее, ушел в молдавские монастыри, а оттуда на Афон. Там он стал знаменит своей духовной жизнью, приобретя более 800 учеников. С ними он занялся переводом на славяно-русский язык греческих отцов Церкви. Его ученики понесли и старческо-исихастскую монашескую школу и святоотеческие труды в Россию. Часть из них возродила Оптину пустынь, которая уже в начале XIX века стала и средоточием духовности, и центром переводов и возрождения святоотеческого богословия в России, в значительной степени с помощью своих учеников из высшего света — славянофилов братьев Киреевских, Хомякова, Аксаковых, Самарина и пр. Так возрождение подлинного православного богословия в Русской Церкви началось не в латинизированных семинариях, а на периферии и среди богословствующих мирян. Однако и в центре, в официальной Церкви, атмосфера тоже менялась. Поклонником трудов св. Паисия был митрополит Петербургский Гавриил (Петров). Он поддерживал монашеское возрождение, находился в переписке со старцем Паисием и способствовал напечатанию его "Добротолюбия". В это же время подвизался св. Тихон Воронежский и Задонский. В непосредственном окружении Екатерины сторонником иночества был знаменитый епископ, а позднее митрополит Московский, Платон (Левшин), законоучитель наследника престола — Павла и его немецкой невесты. И тем не менее он был сыном своего века. Когда он, будучи назначен на Тверскую кафедру в 1770 г., обнаружил, что бывший ректор Тверской семинарии, серб Макарий (Петрович), ввел там в 1764 г. преподавание на русском языке и что его преемник Арсений (Верешагин) продолжил эту традицию, Платон приказал вернуться к латыни. Позднее он оправдывал латынь тем, что и так иностранцы считают русское духовенство неученым, ибо не знает оно ни французского, ни немецкого языка. Если же и латынь толком знать не будет, тогда вообще священников будут ставить ни во что.

В конце концов, стремление к молитвенному монашеству в нём возобладало, и он очень нехотя подчинился приказу Екатерины занять кафедру Московского митрополита. Но после о своем семилетнем митрополитстве говорил, что застал московское духовенство в лаптях и обул его в сапоги; застал в господских сенях и ввел его в гостиные. И это недалеко от истины. Платон очень заботился о повышении и материального, и культурного уровня, и социального статуса священства. Тем не менее, он нашел себе и вообще черному духовенству и епископату противника в лице духовника Екатерины протоиерея Иоанна Памфилова. В своей борьбе с монашеством и стремлении уравнять с ним белое духовенство Памфилов добился получения митры от Екатерины, создав прецедент для награждения митрами белого духовенства в Русской Церкви — единственной в православном мире в этом смысле.

Пугачевский бунт и Французская революция с ее террором нанесли сокрушительный удар по фривольно-оптимистическим иллюзиям рационалистического просвещенчества. Русскому обществу конца XVIII века свойственно появление некоего духовного голода, мистических исканий. Но культура, весь дух и XVIII века как такового, и непосредственного петровского наследия делал для высшего света психологически невозможным — за редкими исключениями — обращение за этой духовной пищей к государственной Православной Церкви с ее "неприличным платьем", выражаясь языком обер-прокурора Мелиссино.

Искали духовности в масонстве, пришедшем в Россию в его германском мистическом варианте. Флоровский нравственную привлекательность той формы масонства, что пришла в Россию в конце XVIII века, объясняет тем, что "масонство проповедовало строгость и ответственность жизни, нравственную самодеятельность... добродетель и тихую жизнь... высвобождения из себя внутреннего человека... совлечься ветхого Адама... Масонство требовало... еще и деятельной любви... филантропическая деятельность русских масонов... хорошо известна... Мистическое масонство было внутренним противодействием просветительному духу". Наиболее известны масоны-просветители того времени Шварц и Новиков. Последний управлял издательством Московского университета и издавал сатирический журнал "Трутень", пока Екатерина не испугалась слишком явной критики и себя, и своего двора в его сатирах и не сослала обоих, одновременно запретив масонство как таковое, хотя митрополит Московский Платон стоял горой за таких масонов. Проэкзаменовав по поручению Екатерины Шварца и Новикова, он сообщал ей, что хотел бы видеть таких христиан в среде духовенства, какими являются эти масоны.

Где-то на полпути между этим мистическим масонством и православием стоял старчик Григорий Сковорода, своеобразный религиозный философ с православной закваской и Киевской академией за спиной, но, скорее, вольный христианский мыслитель, чем богослов, который, умирая, завещал написать на своей могиле: "Мир меня ловил, но не поймал". Отец будущих учеников оптинских старцев, братьев Киреевских, был масоном. Масоном начинал свои духовные поиски и сам Иван Киреевский.

Так загадочно, на духовном перепутье и брожении, заканчивался век, начавшийся самоуверенной поступью человека, не знавшего предела своему просвещенному разуму, уверенного, что только силами своего серого вещества он в состоянии построить совершенное общество. В очередной раз утопическое мышление терпело крах, но, как покажет будущее, попытки построить утопический рай на земле будут повторяться снова и снова...

Проект "Христианское просвещение" нyждается в вашей поддержке!